Другое Врану все слова в глотку заталкивает.

Полыхает капище в нескольких вёрстах от него пламенем высоким, дымным, багровым. Все двенадцать волков полыхают. Ночь этим пламенем диким прорезана, не костёр это, не кострище — за всю жизнь Вран ничего подобного не видел.

Кажется Врану, что с ума он сошёл.

Это же он… это же он хотел оставшихся волков деревянных огню предать. А потом сказать — пытался я с деревенскими поговорить, да не слушали они меня. Чуть с капищем вместе не сожгли, чудом я ноги унёс.

Может, так и было всё? Может, и Солна разум его воспалённый родил, и Чомора в лесу? Может, прокляли его предки лютьи, лихорадку вечную на него наслали, и явь от сна он уже не отделяет, поступки свои не осознаёт?

— Тише, — шепчет Бая, на колени перед ним опускаясь. — Тише, Вран. Дай-ка я… Давай-ка я…

Сбрасывает Бая плащ с плеч, что-то с рук, с лица Врана вытирает — кровь. Замирает вдруг, будто что-то неожиданное под кровью этой углядев; саднит у Врана всё тело, всю кожу от прикосновений баиных болезненно подёргивает — может, больше, глубже царапины эти оказались, чем Бая думала, вот она и растерялась.

Смотрит Вран через плечо её на холм.

И видит.

Людей на нём видит.

А потом слышит.

— СЕРЫЙ ПРЕДАЛ, — доносится до Врана многоголосье певучее, зычное, раскатистое. — СЕРЫЙ ПРЕДАЛ — ЛОХМАТЫЙ НЕ ПРЕДАСТ. СЕРЫЙ УШЁЛ — ЛОХМАТЫЙ ПРИДЁТ. ПРИДИ, ПРИДИ, ПРИДИ, ПРИДИ, НАШ ХОЗЯИН НОВЫЙ, ПРИДИ, ПРИДИ, ЗАЩИТНИК СПРАВЕДЛИВЫЙ, ПРИДИ, ЛЕСОМ ПОЦЕЛОВАННЫЙ…

Опять как будто вся деревня на капище собралась. Опять так холм людьми переполнен, что не помещаются они на нём, вниз по склону тенями тёмными, толпой волнующейся тянутся.

— ПРИДИ, ПРИДИ, ПРИДИ…

И Врана волк якобы украл, и ведунью убил, и уж наверняка свою историю Деян о встрече с ним придумал. И подарков от деревни волк не принял, и сам надвое молнией раскололся да пламенем объялся.

Может, много всё-таки во Вране человеческого.

Раз так безошибочно все действия людей он во вранье своём предугадал.

Глава 12. Вран с Белых болот

Храпит Сивер рядом с Враном так оглушительно, что всю мутность рассудка разом рассеивает.

Может, этому знахарей в племени и учат в первую очередь?

Усмехается Вран мыслям своим вялым — и морщится тут же. Мазь какая-то густая всё лицо стягивает, щедро Радей Врана ею изгваздал — а потом спать уложил. Прямо на полу. И Сивер, вроде как, следить за Враном должен, каждый вздох с выдохом его ловить, чтобы не поплохело Врану окончательно — но Сивера, похоже, не очень это волнует. И часа не продержался — вмиг заснул.

С трудом Вран вспоминает, как в месте этом странном оказался. Помнит он, как смотрели они с Баей на пламя, курган пожирающее, как «ПРИДИ» слушали, всё сильнее становящееся. «Лохматый? — спросила Бая у Врана. — Это ещё кто такой?»

«Медведь», — рассеянно Вран ей ответил.

Куда хуже Вран помнит, как тащила его Бая к болоту — через лес прямо, решительно за собой вела, и вот страх свой Вран хорошо запомнил: нет, только не это. Только не эти владения Чомора проклятые.

Но не случилось с ними ничего в лесу — не раздался хохот оглушительный со всех сторон, не запели визгливо звери и птицы, не завершил второй шаг свой великан лесной, Врана раздавить намеревавшийся. Тёмен был лес, тих и неподвижен; каждый раз всем телом Вран вздрагивал, когда руку или спину его ветвь еловая задевала — но не впивалась она больше в кожу, назад его оттягивая, не кружила его по клочку земли одному и тому же, даже на Солна намёка не было.

Потом… на границе… то ли у холма, то ли в нём, то ли уже за ним, разговоры какие-то были. Лесьяра, кажется, там была. И другие люты тоже были — расплывались их лица у Врана перед глазами, не мог он различить, знает ли он лютов этих или нет. Рассказывала что-то Бая то ли Лесьяре, то ли всем сразу — но и лица лесьяриного Вран не запомнил. Не запомнил он и слов Баи.

Только всё думал, мыслью единственной, угасающей постепенно, думал: вот же повезло как…

Вот же как удачно всё обернулось…

Затем Радей появился в окружении очередных стен земляных. Не помнит Вран, как до стен этих добрался, через что прошёл, что вокруг видел — но точно не внутренняя часть холма это была. Пропахло всё в стенах этих новых травами, пристроены прямо к земле покатой доски были какие-то, сплошь горшками да… как их там… «книгами» заставленные. Да. «Книги». Вран как раз сейчас на одну из этих «книг» смотрит.

Начал Радей над Враном, кажется, колдовать, Баю выгнав. А Сивер рядом стоял — и за действиями своего наставника наблюдал. Запомнил Вран взгляд его спокойных, сосредоточенных глаз голубых. Запомнил Вран, как усадили его на землю без подстилки всякой, как раздели догола, как ощупывал Радей тело его, как крутил голову его из стороны в сторону, как бормотал себе под нос что-то да мазками широкими гадости какой-то кожу вранову покрывал. Кружилось всё в голове у Врана, ни на чём Вран не мог внимание удержать — ни на вони от мази, ни на движениях пальцев Радея, ни на словах его. Только глаза Сивера двумя яркими пятнами и выделялись. Только свет лунный из оконца крошечного на них падал, совершенно прозрачными их делая.

А потом надавил Радей Врану на грудь, тело его на спину перевернул — и ушёл куда-то…

Приподнимается Вран не без труда, на локоть опираясь. Моргает несколько раз, зрение проясняя. Да уж, чудное местечко — ни кровати, ни печки. Только полки эти, к потолку тянущиеся, только стол какой-то кособокий, низкий, нелепый, под оконцем в сиянии лунном холодеющий. Ни брёвнами стены земляные не обложены, ни пузырём бычьим оконце не затянуто, на погреб это больше всего походит — старый, неухоженный, заброшенный. Может, в ещё один отстойник Врана на границе закинули, только уже для болезных? Наша песня хороша, начинай сначала…

Саднить у Врана рука начинает, косится он на запястье — и вздрагивает от неожиданности.

В ночь первую на границе на славу руку ему ночница подрала — а теперь ещё хуже картина. Словно когти острые по руке его прошлись, да не царапая, — хладнокровно плоть разрывая, длинные, глубокие порезы оставляя. Не способны иголки еловые на такое.