– Ну, так и будешь таращиться, Бекчетов? – со свойственной ему грубостью, но несвойственно ему тихо спросил Айк Моралес. А потом добавил громче: – Я сейчас себе задницу на хрен отморожу!

В гулком колодце подъезда стояла особая ледяная сырость, мгновенно пронизывающая и заставляющая невольно передергивать плечами. Как от брезгливости. Стены, до половины выкрашенные в темно-зеленый цвет, лестничные клетки, заставленные в нарушение пожарных норм различным домашним скарбом, которому не нашлось места в квартирах, побелка в подпалинах от брошенных мальчишками спичек. На одной из межэтажных площадок на подоконнике – нелепый яркий горшок с остатками какого-то погибшего растения. Поднимались долго, Моралес тяжело дышал в спину. Лифты в этом районе должны были появиться лишь через полтора года. Квадраты грязных окон, забранных, даже на верхних этажах, прочными решетками, ржавые ставни, порою висящие на одной петле. Решетки нужны на тот случай, если нетопыри прорвут все существующие уровни обороны города и войдут на улицы. Ставни – если понадобится превратить дом в запертое убежище. Это была старая система. В доме Стаса не было ставен, но у каждой квартиры имелась стальная дверь. В квартирах должны были скрываться женщины, старики, дети. Через окна-бойницы подъездов должны были защищать город и собственный дом способные держать оружие мужчины.

Арчи с сигарой ждал на лестничной площадке. Стас обратил внимание на то, как топорщится в районе левой подмышки его пижонский пиджак. Похоже, этим утром никто не покинул дом невооруженным. Никто, кроме самого Стаса. Его кольт «Беринджер» так и остался лежать в картонной коробке под турником.

Арчи пожал Стасу руку и молча кивнул, когда тот представил спутников. При входе в квартиру ритуал представления повторился. Шрам ждал в прихожей. На полу – прислоненная к стене охотничья винтовка «Маршал» из тех, что до войны использовались в африканских сафари. Под пиджаком Шрам был подпоясан потертым кожаным патронташем. Стас не помнил, чтобы у Андрея было ружье или чтобы он увлекался охотой, но, кажется, его отец был увлеченным охотником. Сам Бруно встретил их в дверях комнаты. Он был одет в штаны из грубой кожи, белую сорочку и из той же кожи безрукавку. Обычно он так одевался, когда в борделе в его дежурство ожидалась какая-нибудь буза. Штаны, безрукавка, а также спортивный пиджак, висящий теперь на спинке стула, были пошиты по заказу Бруно. А испытывали их все участники пятничных заседаний в «Долине» – по очереди пытались пробить кожу ножами. Кожа выстояла. Стас усмехнулся, вспомнив, как едва державшийся на ногах Скальпель набросился на жилетку с вилкой и требовал у Арчи принести консервный нож. Это было два года назад, с тех пор минуло множество тысячелетий.

– Уверен? – спросил Шрам, бесцеремонно кивнув на Моралеса и Хворостова.

– Абсолютно, – ответил Стас.

Моралес, как ни странно, промолчал.

Они прошли в комнату. Арчи заглянул в прихожую, потребовал чашку горячего кофе и снова скрылся в коридоре. Шрам отправился на кухню.

Моралес и Хворостов сели на старый, с потертой обивкой диван, Бруно сел на подоконник, отчего в комнате повисли характерные сумерки, ничего не скрывающие, но все превращающие в безрадостное подобие самому себе. Бруно вопросительно посмотрел на Стаса.

– Я еще не все понимаю, – сказал ему Стас, – но, судя по всему, дело, которым я занимаюсь в Управлении, и побег Скальпеля как-то связаны. Не знаю как, но… Мне нужно то, что передали тебе якобы мои знакомые.

– Возможно, я знаю, где связь, – пожал плечами Бруно. Он начал говорить, и, черт побери, это была самая длинная речь Бруно за все время, что Стас его знал. Бруно говорил спокойно, почти без интонаций. Просто ставил присутствующих перед набором фактов.

Во время пути к бару «Дорожная станция 01» Скальпель рассказал Бруно о том, из-за чего оказался сначала в опале, а потом и беглецом, разыскиваемым самым жутким ведомством государства. Все началось два года назад, когда Готфрид в ряду нескольких других ученых был привлечен к секретной военной программе. Об этом привлечении он не рассказывал никому, даже своим лучшим друзьям, не имел права. В частности, Готфрид был привлечен к разработке новых видов медицинских препаратов, в том числе тех, которые можно было бы использовать в качестве сыворотки правды. Скальпель оказался наиболее успешен в этой области; осознав, что подобные препараты снизят необходимость пыток до минимума, он с головой окунулся в исследования. И вскоре достиг того, к чему шел, – создал сыворотку, наиболее действенную из всех существующих. Наконец были проведены испытания на людях. Прежде всего на двух заключенных одной из тюрем Третьего Периметра, приговоренных к смертной казни. Испытания прошли успешно, и тогда руководители проекта потребовали от Готфрида использовать сыворотку на некоем ученом-преступнике, совершившем, как объяснили Скальпу, ряд преступлений против человечества. Конкретики не было, тем не менее Скальп согласился, поскольку, согласно его исследованиям, никакого существенного вреда для организма допрашиваемого сыворотка не представляла. Помимо самого Готфрида на допросе присутствовали еще двое особистов (иначе впоследствии Скальп решил бы, что все происходившее было всего лишь галлюцинацией). Особисты зачитывали заранее составленный список вопросов, целью которых, по сути, было выяснить, над чем именно работал допрашиваемый ученый. Сыворотка понижала волю человека, лишая того возможности скрывать правду, однако допрашиваемый мог отвечать лишь на прямо поставленные вопросы. Во время двух первых испытаний все было просто: преступникам делали инъекцию, далее кто-то зачитывал вопросы, допрашиваемые отвечали. Благодаря серии правильно поставленных вопросов и полученных ответов складывалась четкая картина совершенного преступления. Однако с ученым сразу, как показалось Скальпу, что-то пошло не так. Он нес какую-то околесицу о цифрах, об их влиянии на развитие как человечества, так и отдельных людей. Допрашиваемый умудрялся даже угрожать, что теоретически под действием сыворотки было невозможно. Он утверждал, что он и его коллеги вышли на иной уровень познания существования, недоступный обычным людям. Мало того, ученый умудрился в ряде мест, вопреки действию сыворотки, вместо ответа на заданный вопрос ответить что-то типа «человечество на данном этапе своего развития не готово к подобному знанию», после чего вновь шел упомянутый бред о цифрах и их влиянии. Допрос продолжался несколько часов, и в какой-то момент Готфрид потребовал перерыва, поскольку срок действия сыворотки был ограничен, а повторный прием в течение одних суток неизбежно привел бы к нарушениям работы мозга допрашиваемого. То, что случилось дальше, Скальп помнил плохо. У него вдруг закружилась голова, не исключено, что на какое-то время он потерял сознание. По крайней мере, пришел в себя Скальп лежащим на полу. И, по всей видимости, то же самое произошло со всеми, кто присутствовал при допросе. Готфрид пытался подняться, но почувствовал, что не способен даже пошевелиться. Он лежал с открытыми глазами, пребывая в сознании, но абсолютно инертный, ни на что не способный самостоятельно. И видел, как исчез допрашиваемый ученый. Мгновенно. Его просто не стало в том помещении, где все они находились и в котором ничего не изменилось, лишь исчезли человек и кресло, к которому тот был пристегнут суровыми кожаными ремнями. Затем в комнату вошли два человека. Скальпель лежал к ним спиной и потому не видел, да и мозг его был затуманен, однако он практически был уверен, что одним из говоривших был сам Герман Геринг. Он сказал второму, что, по всей видимости, именно это исчезновение и нужно считать положительным результатом. После чего приказал сначала допросить, а потом уничтожить всех присутствовавших на допросе. Также было приказано уничтожить лаборатории. Изначально Скальп решил, что речь идет о лабораториях, в которых разрабатывалась сыворотка, но из дальнейшего разговора понял, что это не так. Спутник Геринга, голос которого был Готфриду не знаком, спросил: «Как именно уничтожить?» И тогда руководитель проекта сказал: «Быстро и чисто».