Максим с Аней прошлись по Манали, однако своё знакомство с городом ограничили поиском шерстяных вещей, которые тут, к счастью, продавались на каждом шагу. На улицах то и дело встречались причудливо одетые прохожие: одни шли в шлёпках, шортах и майке, а другие – в ботинках, штанах и свитере с высоким воротом. При этом не удавалось с уверенностью сказать, кто из них прав, потому что здесь было одновременно холодно из-за студёного ветра и тепло из-за не прикрытого облаками солнца.

Несмотря на усталость, Аня с увлечением рассматривала довольно крупных пушистых обезьян – те прыгали по елям и плоским каменистым кровлям. Максим обезьянами и прочей живностью не интересовался. Вернувшись в гостиницу, попробовал взяться за последнюю, нерасшифрованную тетрадь, однако дальше нескольких строк не продвинулся.

Спать легли засветло, а уже в пять утра сели в нанятую до Леха машину. Их ждал очередной переезд в пятьсот километров. Выехали молча, без лишних разговоров.

Рассвело только через час, и впереди Максим увидел уложенные по склону дорожные зигзаги и пущенные им наперерез тёмные полосы труб. В сухих руслах рек лежали опрокинутые искорёженные мосты, а по обочине лениво плелись большеголовые ослы и коровы с мохнатыми хвостами.

Чем выше взбиралась машина, тем отчётливее грудь холодило неприятной лёгкостью – сказывалась высота. Горло обложило перьями снега, не удавалось как следует надышаться, но в остальном Максим чувствовал себя хорошо. Поглядывал на шумевшие вдалеке водопады, на суету строителей, подновлявших дорожные опоры, а потом заметил, как им навстречу, подобно медленной лавине, стекает непроницаемый туман. Когда машина нырнула в его поток, рассвет погас, и водитель предусмотрительно сбросил скорость.

Ещё полчаса они продирались через полнейшую слепоту, в которой лишь время от времени проскальзывали выступы взбугренных скал, а потом наконец выехали в ясный солнечный день, поднялись над облаком и продолжали настойчиво ехать вверх.

Водитель, поначалу довольствовавшийся разговорами с Аней, включил музыку, и теперь его индийский внедорожник «тата сумо», отдалённо напоминавший уазик, заполнило пение мантр, перемешанное с треками «Куин», «Лед Зеппелин» и «Ред Хот Чили Пепперс». Блаженное монашеское «Ом мани падме хум» вдруг сменялось сдержанными гитарными риффами Брайана Мэя и крикливыми речитативами Энтони Кидиса.

Дорога на многие километры оставалась узкой, разбитой колёсами грузовиков и к тому же взрытой горными ручьями. По обочине её сопровождали грязные, будто закоптелые снежники и свалы строительного мусора. Машину трясло, и Максим ни на мгновение не выпускал потолочную ручку. Они с Аней сидели вдвоём на задних сидениях, и каждый успел по несколько раз стукнуться макушкой о потолок. Аню происходившее явно веселило.

– Ты же хотел в пути заняться расшифровкой, – смеялась она. – Что же ты? Давай!

Время от времени им попадались гладкие асфальтированные полосы, и тогда всё успокаивалось, общий грохот вдруг сменялся мягким шелестом. Участки асфальта всякий раз оказывались до обидного короткими, и не проходило даже минуты, как машина вновь выкатывала на бесконечно щербатую галечную дорогу.

К перевалу Рохтанг Ла, достигавшему почти четырёх тысяч метров над уровнем моря, Максим с Аней успели промёрзнуть и надели все купленные в Манали шерстяные вещи. Однако через час, спустившись от перевала к низинному селу Танди, поспешили раздеться до футболок – их встретил настоящий пустынный жар. По склонам гор виднелись скупые пашни, по ущелью текла мутная, цветом похожая на масала-чай река, кое-где брели разрозненные стада овец, но в остальном низина казалась безжизненной, и это чувство усугубляли клубы коричневой пыли, поднятой караваном грузовиков.

С каждым километром песчаная завеса становилось всё более густой. Максим даже не сразу заметил, как они въехали в Кейлонг – крохотный городишко, жители которого, подобно каким-нибудь берберам, ходили в запыленных хламидах и повязках, скрывавших лицо. Вокруг возвышались тощие хребты пустынных, обсыпанных песком гор. Облака над долиной казались упругими, осязаемыми, словно белóк, выбившийся из треснувшего при варке яйца.

От жары Максима с Аней окончательно разморило. Духота в прокалённой машине стала невыносимой, давящей. Максим с пониманием наблюдал за индийцами, поливавшими речной водой пороги своих придорожных юрт, среди которых, судя по блёклым вывескам, были кафе и даже крохотные гостиницы на две койки. Однако не прошло и часа, как жару вновь сменил зимний холод – машина въехала на ещё более высокий горный перевал Баралач Ла, где Максиму с Аней пришлось с неизменной поспешностью натягивать все шерстяные вещи: от носков до вязаных шапок с ушами.

Подобные перепады начинали утомлять. Аня показала Максиму, как подсохла, сморщилась её правая кисть. Ладонь при этом побелела, стала какой-то неестественно пластиковой. Кроме того, начала ныть левая рука, но отчего-то не в сломанных пальцах, а в области запястья.

– Это от высоты! – посмотрев в зеркало заднего вида, крикнул водитель.

На ночь остановились в палаточном лагере Сарчу, расположенном в тесной долине между однообразно жёлтых скал, на высоте четырёх тысяч двухсот тридцати метров. Там же остановилось ещё пятеро путешественников. На них высота подействовала куда более пагубно, и перед сном двоим из них стало плохо в общей полевой кухне: всё закончилось тяжёлыми обмороками.

Аня прежде на такой высоте не ночевала, но в целом чувствовала себя сносно, если не считать озноба, который не смягчили ни шерстяные вещи, ни сразу два пуховых одеяла. Максима же терзала головная боль: голова пульсировала тяжёлым красным шаром, и в такт сердцебиению ему под самую макушку вбивало ледяные гвозди. Боль неприятно отдавалась в пальце с обломанным до половины ногтем. Максим ничем себя не выдал, однако Аня, кажется, научилась неплохо читать его поведение и перед сном заставила выпить обезболивающее.

К шести утра они вновь были в пути и в этот день преодолели перевал Тагланг Ла. Пять тысяч триста тридцать метров. На вершине Аня, несмотря на общую слабость, вышла позировать перед жёлто-синей каменной вехой, больше похожей на святилище или монумент. Максим нехотя согласился сфотографировать её, однако от совместного снимка отказался.

– Поехали, – позвал он, заметив, что Аня не торопится возвращаться в машину. – Путь ещё долгий.

После Тагланг Ла дорога по большей части вела вниз. Они приближались к Леху, и Максим уже не знал, захватывает у него дух от постоянных перепадов высоты или от возраставшего волнения. Ведь он понимал, что от встречи с отцом его отделяла одна короткая ночь.

Горы в низине стояли бордово-коричневые с зелёными витиеватыми прожилками, будто гигантские настольные рамки с перетекающим в глицерине песком. Вдоль мутных речек возвышались светло-жёлтые песчаные останцы, в основании которых суетились звери – отсюда неразличимые, но во многом похожие на поджарых сурков.

Встречные поселения были исключительно палаточными или барачными, по десять-двадцать бараков на степном пустыре. Их жители растягивались цепочкой на несколько километров вдоль дороги: ударяли киркой по камням в кюветах, плавили в канистрах битум и, смешав его с галькой, небрежно латали самые безобразные из найденных выбоин. Несколько раз Максим замечал и военные лагеря с зелёными казармами, размеченными вертолётными площадками, однако те, несмотря на общую ухоженность, казались вымершими.