С другой стороны, он может вести себя как я.

Я беру Кэт за маленькую и мягкую руку, веду ее в амбар. Как и в ту ночь четыре года назад, я нервничаю. И когда смотрю на Кэт, вижу, что она тоже нервничает.

— Когда ты была здесь в последний раз? — спрашиваю я ее, подходя к лестнице, ведущей на сеновал, и счищая паутину.

— Ни разу с тех пор, как… — говорит она и не заканчивает предложение. В этом нет необходимости.

Я ставлю ногу на нижнюю ступеньку. Она немного мягче, чем раньше, но, надеюсь, выдержит. Я сначала забираюсь на самый верх, а затем машу ей, чтобы она следовала за мной.

— Здесь безопасно, — я оглядываюсь. Ничего не изменилось, хотя, кажется, кое-что сгнило прямо под дырой в крыше. Но там все еще лежат тюки сена, на которых мы обычно сидели, ящик из-под яблок и старый чайный сервиз. Воспоминания налетают на меня, как призраки, и я снова чувствую стыд за ту ночь, стыд, который привел меня сюда и сейчас.

Кэт медленно поднимается по лестнице, и как только она оказывается наверху, я хватаю ее за руки и тяну вверх до конца.

— Ух ты, — говорит она, оглядываясь по сторонам и сдувая с лица выбившуюся прядь волос, когда садится. — Ничего не изменилось.

— Мы изменились, — говорю я ей.

— И мне интересно, к лучшему или к худшему? — размышляет она, и ее черты лица омрачаются.

До меня доходит ее вопрос. Стал ли я лучше, чем был в восемнадцать лет, когда сбежал, как трус, укравший ценное? Стал ли я лучше сейчас, когда во мне поселился дух кровожадного солдата? Стал ли лучше теперь, когда я знаю, что на самом деле поставлено на карту, и на какие жертвы я должен пойти?

— Думаю, зависит от обстоятельств, — говорю я, устраиваясь на сене и похлопывая по месту рядом с собой. — Ты стала лучше, когда тебя лишили невинности?

Она криво улыбается и подползает ко мне. Я наклоняюсь и вдыхаю аромат полевых цветов, от этого запаха мое сердце сжимается, а член твердеет. Как я могу так сильно любить и так же сильно желать ее? Почему я хочу дарить ей нежные чувства и в то же время задушить ее, плюнуть, заставить корчиться подо мной? Как могут эти две половинки сосуществовать вместе? Как будто внутри меня есть свет, который рассеивает тьму.

— Невинность никогда никому не приносила пользы, — говорит Кэт. — Возможно, я потеряла свою невинность из-за тебя, но взамен я обрела силу.

Ярость в ее глазах только сильнее возбуждает меня, глубокое и хаотичное желание пробивается наружу.

— Кэт, — шепчу я ей, а затем беру ее лицо в ладони, удерживаю на месте, глубоко целую, ощупывая языком каждый дюйм ее рта, желая большего, гораздо большего.

Я кладу руку ей на юбку, сжимая ткань в кулак, пытаясь сдержаться, и тут она, тяжело дыша, отводит голову.

— Бром, — говорит она, ее рот приоткрыт, и, боже, я до смерти хочу ее.

— Да? — удается произнести мне. Я убираю руку с ее юбки и пытаюсь сохранить контроль над эмоциями.

— Я… — начинает она, перебирая пальцами жесткое сено. Свет, проникающий через отверстие в крыше, освещает слабый румянец на ее щеках. — У меня менструация, — говорит она, запинаясь на этом слове. — Это последний день, но все равно… я не…

— Если ты не хочешь быть со мной, — говорю я ей, беря пальцами ее за подбородок и заставляя посмотреть мне в глаза, — тогда тебе и не нужно. Может, я и люблю грубость, но я не собираюсь навязываться тебе, если ты не хочешь. Я люблю тебя, Кэт. Но если ты беспокоишься о крови, не нужно. Я хочу быть с тобой, просто так. Хочу быть внутри тебя, как четыре года назад, — мой голос понижается. — Я хочу кончить в тебя, излить свое семя в твою вагину, заставить тебя выкрикивать мое имя, пока вся Сонная Лощина не узнает, кому ты принадлежишь.

Она бросает на меня испуганный взгляд.

— Крейн убьет тебя.

Я приподнимаю бровь и наклоняюсь к ней, все еще удерживая ее голову на месте.

— Это единственная причина, по которой я должен остановиться? Потому что Крейн убьет меня? А что насчет тебя?

Она облизывает губы, и я хочу сделать то же самое.

— Я не хочу забеременеть от тебя, Бром.

Господи, как же это больно. Это чертовски больно.

— Я не говорю «никогда», — быстро продолжает она, читая по моему лицу. — Я не… — она закрывает глаза. — Я не знаю, Бром. Я хочу быть с тобой. Просто так. Сейчас и в будущем…

— Но всадник…

— Дело не во всаднике, — говорит она, глядя на меня с болью в глазах. — Дело не только в нем, — поправляет она себя. — Дело в том, что наш союз, наш ребенок, должен быть принесен в жертву демону. Ты сам сказал, что это антихрист. Я не собираюсь рожать антихриста. Ты ведь понимаешь это?

Несмотря на серьезность ситуации, я не могу сдержать улыбку от того, как нелепо это звучит.

— Ох, понимаю, — говорю я, отпуская ее. — Я сам не слишком горю желанием стать отцом антихриста, и никогда не думал, что буду произносить эту фразу. Но если у тебя менструация, ты не сможешь забеременеть. Такова природа, — я замираю, чувствуя, как во мне вспыхивает пьянящее, собственническое желание обладать ею. — А что еще присуще природе, так это потребность брать свое. И ты все еще моя, Кэт, что бы там ни говорили другие. Ты моя, да?

Она кивает.

— Тогда ложись на сено, задери платье и раздвинь ноги.

Ее голубые глаза слегка расширяются, когда она смотрит на меня, и я не уверен, как она воспримет приказы. Когда-то ей это нравилось. Ей нравится, когда приказывает Крейн.

С дрожащим выдохом она откидывается на сено.

Повинуется мне.

Порочный трепет пробегает по моему телу, появляется ощущение власти, которого я так жаждал. Иметь всадника внутри — это одно, а заставить Кэт повиноваться мне, и только