Какую опору мог найти Никон в письме Паисия, если там прямо сказано, что особенности обрядов, за которые он сжег епископа Павла Коломенского, за которые мучил протопопов, не делают никакого разделения между верующими, лишь бы только непреложно сохранялась одна и та же вера.

Эволюция, произошедшая во взгляде патриарха Никона на греков, во многом была обусловлена тем, что грекофильские идеи исходили непосредственно от царя Алексея Михайловича и его окружения. Однако при этом Никон нисколько не притворялся. Перерождению его способствовало, как это ни странно, глубоко патриотическое отношение к Русской Православной Церкви, ощущение ее мессианского назначения.

Никон знал, как чтили Греческую Церковь строители Русской Церкви, как бережно и благоговейно принимали ее обряд, как бережно сохраняли его в веках среди войн и распрей, нашествий и разрух.

Единение Русской Церкви с Греческой Церковью было животворным и спасительным для гибнущего в татарских нашествиях молодого православного государства. Греческая Церковь питала тогда Русь духовным светом…

Никон остро ощущал эту живительную силу единения, и ему, когда он стал патриархом, показалось, что и он, подобно своим великим предшественникам, должен поддерживать это живительное и светоносное единение. Но Никон отличался от своих великих предшественников тем, что они были святыми и, даже если и не знали чего-то, прозревали это духовными очами.

Никон – увы! – святым не был.

Он вообразил себе, как хорошо было бы уподобиться древним предшественникам своим, и почему-то позабыл вспомнить или не потрудился сообразить, что сама Восточная Церковь стала за эти века другой. В обрушившихся на нее гонениях она приобретала не только доброе, но и злое…

И правы все-таки были те патриоты Русской Православной Церкви, которые полагали, что надо держаться старины, поскольку тогда, в старину, и было взято у Восточной Церкви лучшее и сохранено вопреки всем нововведениям.

И если бы Вселенские патриархи действительно стремились к объединению Церквей на основании чистоты начальной, семисоборной Церкви, они должны были объединиться на основе обрядов Русского православия, поскольку семисоборная чистота сохранилась на Руси в наибольшей полноте, нежели ее сохранила сама Восточная Церковь.

Но это требовало от Вселенских патриархов воистину святительской широты и проникновенности, а не той хитровато-алчной учительности, которой они одарили Русскую Церковь.

Злобную жестокость Вселенских патриархов Никону предстоит испытать на самом себе, но это впереди, а пока сурово и грозно звучат на Соборе 1655 года слова Никона:

«Аще кто отсели, ведый, не повинится творити крестное изображение на лице своем, яко святая восточная Церковь прияла и яко ныне четыре вселенские патриархи, со всеми сущими под ними Христианы творят, и яко у нас, до напечатания слова Феодоритова, прежде православные творили… отлучается тот от Церкве вкупе с писанием Феодоритовым»…

Страшные были произнесены слова… Тихо стало в Крестовой палате, так что слышно было, как звенит на улице весенняя капель.

Но это на улице.

Здесь же зима стояла. Многие из собравшихся в Крестовой палате не хуже Арсения знали, что двумя перстами крестились на Руси задолго до внесения в Псалтирь слова Феодорита. От крещения Руси, от равноапостольного князя Владимира творили так крестное знамение.

Но молчали.

Тяжело было против Вселенских патриархов, подтвердивших Никонову ложь, идти.

Еще страшнее идти против Никона. Тучка какая-то вдруг набежала на весеннее солнце. И сразу сумрачно – после яркого света – стало в Крестовой палате. Словно встала тень сожженного Никоном епископа Павла Коломенского. Легла эта тень на лица митрополитов и архиепископов. Бледно-серыми сделались они, как у мертвецов.

Но пробежало облачко в небесной синеве, снова засияло в Крестовой палате солнце, отступила скорбная тень мученика Павла.

Поднялся Антиохийский патриарх Макарий, озабоченный только своими барышами, и возгласил, сложив три перста:

– Сими тремя великими персты всякому православному христианину подобает изображать крестное знамение, а иже кто по Феодоритову писанию и ложному преданию творит, той проклят есть!

И поднялся униженный Никоном сербский патриарх Гавриил и повторил проклятие.

И никейский митрополит Геронтий…

И русские митрополиты тоже, один за другим, повторяли проклятие…

Мало кто из присутствующих на Соборе догадывался тогда, что открывается самая прискорбная глава в истории Русской Православной Церкви. И никто не знал, как долго придется отмаливать русским святым страшный грех, в который ввергали сейчас нашу Церковь патриарх Никон и подкупленные им Вселенские учителя.

Больше чем на месяц затянулся Собор. И вот надет был на Никона греческий белый клобук.

– Батюшка, добро… – похвалил Алексей Михайлович, возложив на патриарха клобук и камилавку.

И засияло лицо патриарха Никона.

Знал он, что к лицу будет новый убор.

Еще персонально прокляли на том Соборе протопопа Ивана Неронова.

Когда во времена равноапостольного князя Владимира шли прения, какую выбирать веру, побывали в Киеве и иудеи.

– Мы веруем во единого Бога – Бога отцов наших Авраама, Исаака и Иакова, – рассказывали они.

– Каков же у вас закон? – спросил князь Владимир.

– Обрезываться… Не есть свинины и зайчатины… Хранить субботу!

– А где земля ваша?

– В Иерусалиме…

– Но вы ведь пришли из Волжской Булгарии!

– Да! – ответили послы. – Бог за грехи отцов наших лишил нас отечества и рассеял по всей земле…

– Как же вы пришли обращать нас в свою веру, будучи отвержены от Бога?! – рассердился князь Владимир. – Если бы Бог любил вас и ваш закон, Он не расточил бы вас по чужим землям! Ужели такой участи вы желаете и нам?

Увы…

Во времена Алексея Михайловича задать такой вопрос приехавшим за милостынею Восточным патриархам и митрополитам не догадался никто.

А они входили во вкус навязанного им Никоном инспектирования Русской Церкви и уже как бы соревновались между собою в открытии того, что они считали язвами.

Многие из них были малограмотны и даже не догадывались, что изменение обряда произошло в самой Греции, а не в России.

В XI веке в Константинополе тоже служили по употребляемому сейчас в России Студийскому уставу. Преподобный Феодосий из Константинополя и привез устав в Киево-Печерский монастырь. Из Киева устав распространился по всем русским церквам и в нерушимой точности сохранился в течение всех веков.

На самом же греческом востоке Студийский устав постепенно сменился уставом Иерусалимским. В XII веке его приняли на Афоне, а к началу XIV века – и в самой Византии, а затем и в Южнославянской Церкви…