Так и не додумались ни до чего… Никон тем временем перебрался с Белого моря в свой Новый Иерусалим – недостроенный Воскресенский монастырь. Еще когда во власти был, начал он строить под Москвой эту точную копию Святой земли…

Немало даров дано было от Господа Никону…

На великую высоту воздвиг Господь сына мордовского крестьянина Мины. Вровень с государем всея Руси поставил. Великие дела во славу Церкви Божией мог совершить Никон, дивным святительским светом озарив немереные просторы русской державы.

И что же вышло?

Уже который год сидел Никон в своем Новом Иерусалиме и ждал…

Неведомо чего ждал…

Иногда рассеивалась муть, и с печалью размышлял Никон, что все годы своего патриаршества только тем и занимался, что проклинал.

Проклял Логгина… Проклял Ивана Неронова… Проклял епископа Павла Коломенского… Потом всех двоеперстников разом проклял…

Страшно становилось, когда думал так.

Зачем проклинал? За что?

Задыхался Никон…

Но снова сгущалась муть, отступало удушье, снова становился похожим Никон на прежнего, известного всем Никона-патриарха. Снова ждал, когда, наконец, одумается государь, снова привычно и равнодушно проклинал тех, кто чем-либо не угодил ему.

Предал проклятию патриаршего местоблюстителя Питирима, осмелившегося в Вербное воскресенье во время шествия на осляти заменить его, патриарха Никона…

Проклял подрядчика Щепоткина, слишком дорого запросившего за колокольную медь…

Проклял окольничего Романа Федоровича Боборыкина, отсудившего у Воскресенского монастыря деревеньки Рычково и Кречково…

Три года тянулась тяжба и решилась в пользу Боборыкина. Когда Никон узнал об этом, он собрал братию в церкви и, положив под крест царскую грамоту, жалованную Воскресенскому монастырю, отслужил молебен, а потом возгласил клятвенные слова из 108-го псалма против обидящих.

– Боже хвалы моей! Не промолчи! Ибо отверзлись на меня уста нечестивыя и уста коварные; говорят со мною языком лживым! Воздают мне за добро злом, за любовь мою ненавистью! – возглашал Никон, и слезы блистали на выпуклых глазах его. Про него, несчастного и покинутого Никона, был этот сложенный царем Давидом псалом.

– Поставь над ним нечестиваго, и диавол да станет одесную его! – молил Никон Господа. – Когда будет судиться, да выйдет виноватым, и молитва его да будет во грех!

– Да будут дни его кратки, и достоинства его да возьмет другой! Дети его да будут сиротами, а жена его – вдовою! Да скитаются дети его, и нищенствуют, и просят хлеба из развалин своих!

Страшные слова звучали в храме. Гремел голос Никона, обрушивающего проклятия на голову несчастного Романа Боборыкина.

Страшно было монахам.

Еще страшнее стало, когда сообразили, что, коли жалованная грамота царская под крестом лежала, может, и на голову государя падут изреченные проклятия.

Зашептались тревожно монахи. Шепот быстро до Москвы добежал.

Здесь, в боярских хоромах, уже во весь голос заговорили, что Никон дерзнул самого государя проклясть. Не по себе стало Алексею Михайловичу!

– Я грешен! – сказал он. – Но в чем согрешили мои бедные дети?

И заплакал государь. Так жалко ему своих деточек стало.

Помянем тут, что тогда, в 1663 году, у царя Алексея Михайловича было шесть дочерей и двое сыновей – Алексей и Федор…

Сыну Алексею суждено умереть в пятнадцать лет…

Федор до двадцати одного года доживет.

Две дочери в монастырь насильно пострижены будут.

Четверо – старыми девами до шестидесятилетнего рубежа доживут.

Если так посмотреть, то и впрямь не напрасно государь о своих бедных деточках плакал…

Были тогда и другие огорчения у государя.

17 июля 1660 года И.А. Хованский потерпел поражение от Сапеги в Минской губернии и, печалуясь о гибели войска, не тешился Алексей Михайлович соколиной охотой. Десять дней, в самое золотое время, с 25 июня по 5 июля, скучали царские птицы – Атаман, Арап, Есаул, Копейка, Усач – в золоченых клетках…

Странные дела стали твориться в России.

Вроде и не изменилось ничего… Тот же царь-батюшка на троне сидит, так же колокола в церквах звонят, та же нужда горькая, бедность вокруг! Только в воздухе помрачение какое-то встало…

12 февраля 1662 года приехал в Москву газский митрополит Паисий Лигарид, прибытие которого в Россию митрополит Филарет (Дроздов) относил к самым большим несчастьям нашей Церкви…

Греки и раньше в Москву любили ездить, а при Алексее Михайловиче Восточные иерархи постоянно в Белокаменной жили. Везли сюда святыни, в которых у них недостатка не было, назад золото увозили, соболей, дорогие одежды.

«Между этими выходцами, остававшимися на более или менее продолжительное время в Москве, очень мало было таких лиц, которые бы переселялись в Россию с целью принести какую-либо действительную пользу приютившей их стране… – пишет Н.Ф. Каптеров. – В Москве единоверных выходцев с Востока принимали очень радушно, награждали щедрою милостынею и оказывали им всякое благоволение. К числу таких бродячих, не ужившихся дома архиереев, которым “не подобает возлагать на себя ни епитрахили, ни омофора”, принадлежал и газский митрополит Паисий Лигарид».

Эта характеристика, данная автором замечательного исследования, посвященного истории раскола, представляется нам излишне благодушной.

Если бы Паисий Лигарид жил в наше время, его, возможно, занесли бы в Книгу рекордов Гиннесса. Кажется, ни один человек в мире не собрал столько проклятий от различных патриархов. Причудливая биография его еще ждет своего описателя…

Паисий Лигарид (Лихарид), в миру Пантелеймон, родился в 1610 году на острове Хиос. Образование получил в Риме, в греческой иезуитской коллегии. В Константинополе он наладился издавать труды Неофита Радина и Петра Аркудина. Книги выходили со стихотворными посвящениями папе Урбану VIII, от которого и получал Пантелеймон регулярный пенсион. Издательские труды эти не остались незамеченными. Вскоре Лигарид был удостоен степени доктора богословия.

Однако в 1644 году, когда патриархом стал Парфений II[59], известный своей борьбой с иезуитами, Пантелеймону пришлось покинуть Константинополь.

Несколько лет Лигарид жил в Яссах, подрабатывая учительством и выжидая чего-то. Любопытно, что здесь, в Молдавии, и произошла его встреча с уже упоминавшимся нами Арсением Сухановым.

24 апреля 1650 года, когда Арсений Суханов спорил с греками о крестном знамении, Пантелеймон участвовал в диспуте и единственный из греков поддержал Арсения в вопросе о двоеперстии. Лигарид сказал тогда: «Добро у них так, еще лучше нашего».