– Никогда не поздно начать, Гриндж, – ледяным тоном сказала Марсия. – А может быть, не поздно посадить сторожа в карцер посреди дежурства?

– Что? Да как вы…

– Так я! Вот возьму и посажу!

– Значит, так. Я отойду на минутку, мадам Марсия.

Гриндж подошел к двери сторожки и рявкнул в темноту кабинки с механизмом:

– Эй, ты, разводчик! Проснись, ленивый увалень!

Появился заспанный разводчик моста и спросил:

– Чего?

– Поздравляю с повышением, – сказал Гриндж. – Ты будешь здесь за главного, пока не вернется миссис Гриндж. Деньги не зажимать, с посетителями обходиться вежливо и никого не пускать без оплаты, особенно твоих никчемных дружков. Понял?

Разводчик моста, у которого весь сон прошел при виде Архиволшебника, медленно кивнул.

– Ладно, – бросил Гриндж. – У меня важное дело с Архиволшебником, так что я не должен беспокоиться за мост, пока выполняю такое деликатное задание.

Гриндж вручил разводчику свою сумку для денег и предупредил:

– И я точно знаю, сколько здесь, так что даже не вздумай!

Потом он развернулся и отправился прочь от Северных ворот. Опять эти Хипы, думал он. Ну когда это закончится?

В Лазарете стояла гнетущая атмосфера, несмотря на неимоверные усилия, которые прикладывали целители, чтобы выходить больных. Это было низкое длинное здание, спрятанное под раскинувшимся пологом Леса, обросшее мхом и плесенью, потому что годами на него капали с деревьев вода и растаявший туман, принесенный с реки. Лазарет открывали нечасто, только в случае тех болезней, которые считались заразными. Но сейчас здесь было столько больных жителей Замка, что никто не мог предугадать исход эпидемии.

Марсия и Септимус пришли к Лазарету по протоптанной дороге на противоположном берегу реки. Близился вечер, и по мере сгущения сумерек они видели, как в окнах загораются первые свечи. Дверь была открыта, и с некоторой опаской Марсия и Септимус вошли внутрь.

– Септимус! Это ты? Что ты здесь делаешь? – Сара Хип бросила свою работу.

Она сидела за столиком у двери и раскладывала по горшочкам пригоршни листьев. Сара так и не уходила из Лазарета с тех пор, как пришла туда в первый раз. Сайлас решил не беспокоить ее исчезновением Септимуса и просто надеялся на лучшее. Как оказалось, он поступил верно.

Сара посмотрела на своего младшего сына.

– Что у тебя с волосами? – спросила она. – Что за воронье гнездо? Нет, Марсия, я понимаю, он вступает в трудный возраст, но ты уж заставь его причесываться хотя бы иногда…

– Мы пришли не обсуждать его прическу, Сара, – сказала Марсия, которая с облегчением догадалась, что Сара не знает о случившемся. – Мы пришли по срочному делу.

Сара даже не заметила Архиволшебника. Она не могла оторвать глаз от Септимуса и тревожно нахмурилась.

– Ты какой-то… другой, Септимус. Ты заболел? Ты что-то от меня скрываешь? – подозрительно спросила она.

– Нет, – поторопилась ответить Марсия.

– Я в порядке, мам, – заверил ее Септимус. – Правда. Посмотри, я приготовил лекарство от Хвори.

Сара с любовью взглянула на Септимуса и похвалила его:

– Как мило с твоей стороны, дорогой, но многие пытались, и ничего не вышло. Ничего не помогает.

– Это поможет, мам… Я точно знаю.

– Ах, Септимус, – ласково сказала Сара. – Я знаю, как ты беспокоишься за Жука. Я знаю, как ты его любил…

– Любил? – ужаснулся Септимус. – Что значит «любил»? Я и до сих пор его люблю. Он вообще как? В порядке?

Сара посерьезнела.

– Ему плохо, Септимус. Он… ах, сынок, он очень болен, и надежды мало. Ты хочешь его увидеть?

Септимус кивнул. Они с Марсией прошли за Сарой через несколько распахнутых дверей в палату – длинную комнату, которая занимала все здание. Вдоль каждой стены выстроились узкие койки. Их сдвинули очень близко, и они все были заняты. Пациенты лежали неподвижно и были бледны как полотно. Кто-то лежал с закрытыми глазами, а кто-то смотрел в потолок и ничего не видел. В палате стояла гробовая тишина, в окна проникали вечерние тени и растворялись, потому что маленький помощник ходил по палате и расставлял на окнах свечи, чтобы отогнать подступающую ночь и заблудших лесных существ. Септимусу показалось странным, что, несмотря на такое количество людей в палате, там было так тихо. На самом деле он слышал, только как капли воды время от времени просачивались сквозь прогнившую черепицу на крыше и попадали в железные ведра, расставленные на полу в стратегически нужных местах.

– Жук там, – прошептала Сара и, положив руку на плечо сыну, проводила его к ближайшей койке. – Он лежит у двери, чтобы мы могли приглядывать за ним.

Если бы Сара не отвела их прямо к койке Жука, Септимус ни за что бы не нашел своего лучшего друга. Жука можно было узнать только по вздыбленной копне густых черных волос, которые его мать, ушедшая совсем недавно, с любовью расчесала именно так, как страшно не нравилось самому Жуку. А в остальном Жук был похож не на мальчика, а на белое полотно с вытаращенными глазами, которые смотрели в пустоту.

Сара встревоженно посмотрела на Септимуса.

– Прости, сынок, – вздохнула она. – Посидишь с Жуком? Его родители скоро вернутся, но у тебя есть немного времени.

Сара принесла еще один стул для Марсии, и волшебница с Септимусом уселись у кровати Жука.

– Мне надо идти, Септимус. Я приду через пару минут, – сказала Сара.

Септимус вдруг страшно испугался, что противоядие не подействует. Он взволнованно посмотрел на Марсию, и та прошептала:

– Подействует, Септимус. Ты должен в это верить.

– Врачевание не похоже на магику, – уныло произнес Септимус. – Результат не зависит от того, насколько ты хочешь, чтобы все получилось. Он либо есть, либо нет.

– Я в этом сильно сомневаюсь, – сказала Марсия. – Немного веры никогда не помешает. И вообще, ты ведь знаешь, что противоядие действует?

Септимус кивнул. Он поставил бутылочку на шаткий столик возле койки Жука и достал из кармана пипетку. Набрав в нее немного противоядия, он капнул три капли в приоткрытый рот друга. А потом стал с нетерпением ждать результата.

Когда на последнее окно в дальнем конце палаты поставили свечу, Жук моргнул. И снова моргнул, нахмурился, как будто не понимал, где находится, и вдруг сел, вытаращив глаза, а его волосы встали дыбом, как обычно.

– Здоро́во, Сеп, – прокряхтел он.

– Здоро́во, Жук, – засмеялся Септимус. – Здоро́во!