представлял как ментора, «учителя» нации; это также нашло отражение во многих официальных лозунгах, стихотворениях и песнях, написанных для него и о нем[235]. И создавалось впечатление, что он также обеспечивает мир – железным кулаком, что для многих, по крайней мере в литературном сообществе, создавало ощущение комфорта; разгон этого сообщества путем ликвидации всех кружков в 1932 году был с облегчением воспринят многими его представителями, которые страдали от постоянного ощущения неустойчивости своего положения в годы ожесточенных конфликтов «культурной революции» [Brown 1953: 217].

Сталин обладал самым мощным сочетанием форм культурного лидерства: он объединил структурную власть, патриархальную власть личного патронажа, поскольку она была закреплена в бюрократической системе Советского Союза, с властью, основанной на мечте о коммунитас, мечте о самопреобразовании. Это сочетание было не только мощным, но и смертельно опасным для образованной элиты, которая последовала за Сталиным по долгому пути, приведшему ее к краху. Ибо Сталину не хватало того, что в своих мемуарах русские интеллигенты начали признавать в качестве существенного компонента лидерства и власти в этой сложной культурной системе, сочетающей структуру и антиструктуру, – а именно человечности. Постоянно подчеркивая человечность в таких общественных лидерах, как Волошин, авторы воспоминаний искали, что можно противопоставить присущей их культуре опасной тенденции предоставлять неограниченную власть отдельным личностям. Вождь, обладающий такой культурной властью, но лишенный «человековости», личной способности признать каждого человека полностью человеком и, следовательно, достойным внимания и уважения, был страшной угрозой благополучию своих приверженцев, или подданных. Литературное сообщество столкнется с этим и начнет признавать это, поскольку Сталин добивался своих политических целей ценой многих жизней его членов, не говоря уже, возможно, о миллионах тех, кто к нему не относился.

Годы, последовавшие за приходом к власти Сталина, во многих отношениях стали очень страшными для литературного сообщества. Многие его представители погибли, бесчисленное множество пережили сильнейший страх, хотя некоторые уцелели, а кое-кто даже преуспел (хотя нельзя сказать, что ими была создана великая литература). Чистки, а затем Вторая мировая война дорого обошлись деловым связям литературного сообщества, как и всем сетям общения образованной элиты. После смерти Сталина в 1953 году русская интеллигенция начала долгий и медленный процесс оценки и переоценки своего прошлого и самих себя. Неотъемлемую роль в этом процессе сыграл подъем молодежных компаний периода «оттепели» 1950-х годов – «компаний». Вот как описывает их в своих воспоминаниях Л. М. Алексеева:

В середине пятидесятых компании возникали мгновенно, какое-то время бурлили, потом распадались. Ни до, ни после ничего подобного в России не наблюдалось. Компании появились в определенный период как социальный институт, востребованный обществом. У нашего поколения была психологическая, духовная, а возможно и физиологическая потребность открыть свою страну, свою историю и самих себя [Алексеева, Голдберг 2006: 90–91].

Центральной задачей этих компаний было изучение образованной элиты прошлого:

Интеллигенции в прежнем смысле слова больше не существовало, но нам хотелось верить, что мы сможем вернуть ее интеллектуальное и духовное величие. Мы ставили себе целью предъявить права на ценности, оставленные теми, кого преследовали цари и уничтожила революция… [там же: 105].

Эти компании олицетворяли собой новый взлет духа коммунитас в российской истории, которому, как и предыдущему, было суждено оказать устойчивое влияние на российскую историю. Интимные, эгалитарные отношения были важны для опыта компании, поскольку ее члены несколько отделились от общества, чтобы начать критику советской системы и Сталина в классическом стиле коммунитас. Как и в 1920-е годы, они носили одежду, выражающую их эгалитаризм (а также служившую знаком принадлежности к группе): «Многие мужчины в нашем кругу отрастили бороды и носили свитера ручной вязки с разнообразными рисунками, авангардистскими или примитивистскими, а то и с языческими символами. Свитера эти вязались за разговорами в компаниях, у нас на глазах» [там же: 106]. По словам Алексеевой, эти компании положили начало советскому правозащитному движению, которое во многом сыграло возраставшую постепенно, но жизненно важную роль в развале Советского Союза.

Именно во времена компаний, в период «оттепели», Мария Степановна Волошина сумела впервые возродить память о своем муже. Жизнь ее была трудной: ей приходилось бороться за право и дальше жить в своих прежних комнатах в доме Волошина после его смерти; за право на карточки; за право на получение пенсии. В этой борьбе ей часто приходилось сталкиваться со многими из тех бюрократических учреждений, которые в последние годы жизни Волошина причинили ему столько неприятностей. И все это время она хранила память о муже и сберегала для будущего его архив, во время Второй мировой войны закопав его на пляже. И упорно, нанося визиты и через переписку, она поддерживала связь со своими северными знакомыми. Как и Волошин, она уделяла большое внимание детям, переписывалась с ними, рассказывала им сказки, приезжая в Москву, приглашала их на лето в Коктебель, где проводила экскурсии по дому и рассказывала истории о прошлом[236]. Несмотря на свой порой заполошный, сердитый и угрюмый характер, она обладала даром общения с детьми, который проявился в ее письмах к ним, отличающихся добротой, отношением к адресатам как к взрослым, но все же с учетом их возраста[237]. Более официальное внимание было привлечено к ней в 1949 году, когда с ней связался ученый, заинтересовавшийся поэмой Волошина о религиозном деятеле XVII века протопопе Аввакуме[238]. В 1962 году в ее переписке впервые упоминаются планы создания в бывшем доме Волошина музея, посвященного ему и его кружку[239]. К 1963 году она пыталась найти издателя для собрания его сочинений, а также упоминала в переписке о выставке его картин в Киеве[240].

Рис. 20. Мария Степановна Волошина на могиле мужа. Коктебель, 1934 год. Архив. Вл. Купченко

В начале 1960-х годов в Коктебеле к ней присоединился молодой человек, в равной степени увлеченный жизнью Волошина. В. П. Купченко приехал из Свердловска; с группой приятелей он покинул родной город, чтобы совершить пешее путешествие по Советскому Союзу, – для поколения «оттепели» это было одной из форм самопознания и само Преобразования. Когда они добрались до поселка Коктебель, он предоставил своим друзьям идти дальше, а сам поселился в дачной колонии. Подрабатывая экскурсоводом и занимаясь другой деятельностью, он принял активное участие в организации архива Волошина, а со временем и в создании Дома-музея Максимилиана Волошина[241]. Несмотря на то что они не всегда были друзьями, и он, и Мария Степановна сделали все возможное, чтобы сохранить память о Волошине, предприняв множество важных шагов. Прежде всего, они