как-то жутко делается. Я храбро стала стричь все, что держало маску, и мы быстро справились тогда с этим делом. Маруся не раз хотела подойти, но я ее не пускала и уговаривала не мешать нам, а тихо лежать в отдалении. Признаться, я устала, как-то нервы измучились, и обрадовалась, когда мы всё закончили и убрали. Была уже ночь, и я ушла к себе на чердак [там же: 618–619].

Это был первый шаг к погребению культовой личности; следующий шаг был сделан на следующий день, когда Волошина похоронили на холмах, возвышающихся над морем, как он того и желал. Н. К. Чуковский помогал в организации похорон. В начале 1920-х годов, еще подростком, Николай приезжал к Волошиным вместе с отцом, Корнеем, а теперь приехал к ним погостить уже взрослым. Очень тяжелое тело Волошина погрузили на телегу, и маленькая процессия двинулась к холмам. До подножия холма, на котором хоронили Волошина, было всего три километра, писал Чуковский, но они шли гораздо более длинным проселком, обогнув холм, чтобы избежать крутого подъема. Но даже при этом лошадь не смогла втащить тело на гору, поэтому пятерым мужчинам, присутствовавшим на похоронах, пришлось снять его с телеги и самим поднять на холм. «Солнце жгло немилосердно, и, добравшись до вершины, мы были еле живы от усталости» [Чуковский Н. 1990: 621].

Рис. 19. Посмертная маска Волошина. Коктебель, 1932 год.

Архив Вл. Купченко

Волошин упокоился в прекрасном месте, которое было отмечено мемориалом, описанным в начале книги. Теперь его культ понемногу восстанавливается.

Заключение

Момент истины для литературной интеллигенции наступил в апреле 1932 года, когда все крикливые и склочные литературные кружки попали под запрет[229] и началась масштабная реорганизация и централизация русской литературной жизни в Союз советских писателей, официальной датой создания которого считается 1934 год. Это был уникальный процесс: оргкомитет Всероссийского союза советских писателей (предшественника Союза писателей СССР 1934 года) собрался, чтобы организовать ликвидацию имущества всех советских институтов, связанных с литературной жизнью и ее проявлениями, включая большие и малые литературные кружки и клубы, издательства и журналы, и заложить материальные основы литературной жизни на новом централизованном фундаменте. Протоколы заседаний этого комитета, состоявшихся в мае – июне 1932 года, свидетельствуют о масштабности задач и ощущении могущества, от которых захватывает дух[230]. В президиум оргкомитета вошли некоторые известные советские писатели, в том числе Вс. В. Иванов, Л. М. Леонов, Ф. И. Панфёров, Н. С. Тихонов и Л. Н. Сейфуллина; в лице Иванова и Тихонова были достойно представлены «Серапионовы братья» Горького, которому и в дальнейшем предстояло сыграть большую роль в деятельности Союза писателей и в жизни советской литературной общественности.

Была проведена реорганизация редакций, ликвидированы или объединены журналы. Важная роль принадлежала «материальнобытовому» подкомитету, в чьи задачи входила организация строительства жилых домов в Москве; строительство дач; строительство Дома литераторов, в котором должны были располагаться библиотеки, консультативно-информационное бюро, клуб, офисы, конференц-залы и детский сад; строительство Дома творчества за пределами городской черты Москвы; улучшение снабжения; совершенствование медицинского обслуживания и домов отдыха; улучшение «социально-правового» положения писателей, и наконец, рутинная, практическая задача в связи с планируемым упразднением литературных организаций – контрольная проверка и поглощение имущества и денег ликвидируемых организаций[231].

Это был последний шаг по включению литературной интеллигенции в структуру – специфически русскую структуру – после многих лет ее существования на периферии российской политики в антиструктурных или комбинированных антиструктурно-структурных общественных образованиях. Русская литературная интеллигенция была полностью включена в советскую систему через Союз писателей СССР и обрела бюрократизированную государственную идентичность, какой она никогда не имела в иерархической сословной системе царского режима. Она должна была служить государству, поддерживая его идеологические и иные цели, а взамен получать социальное обеспечение и льготы, преимущественно через администрацию Союза писателей СССР. Получаемые привилегии могли быть самыми разнообразными, от питания в специальных столовых до услуг домработниц. Наиболее важными среди них были групповые формы проживания, такие как дома отдыха и дома творчества, включая подмосковный дачный поселок Переделкино (основанный по указанию Горького как средство объединения литераторов и создания превосходных условий труда для избранных представителей литературного мира)[232], и наконец, новые и все более распространяющиеся кооперативные жилые дома для писателей. В советском контексте такие коллективные формы проживания легли в основу культуры и нетворкинга литературной элиты[233]. Теперь литературному сообществу вовсе не надо было испытывать беспокойство по поводу такого аспекта своей экономической культуры, как рыночные отношения, – беспокойство, которое литераторы долгое время разделяли с ныне находящейся у власти революционной партией; теперь на смену грязной рыночной конкуренции пришли экономические отношения литературного сообщества, опосредованные бюрократией, и в эту субсидируемую государством систему деньги были вовлечены лишь в незначительной степени. Такова была суть заключенной сделки, отношений, установленных между литературным сообществом и государством.

Во многих отношениях эта сделка все равно была договором о патронаже, ибо ключевым аспектом «культурной революции», а также чисток и массового уничтожения старых большевиков в последующие годы, была борьба за государственный патронаж. Приход Сталина к власти можно рассматривать как уничтожение одной альтернативной цепочки покровителей за другой человеком, обладавшим феноменальным и жестоким даром притворяться покровителем. Отстранение от власти Луначарского было лишь одним из ранних проявлений того таланта, которым обладал Сталин. К тому времени, как Сталин сосредоточил в своих руках всю полноту власти, он замкнул на себя все патронажные цепочки и превратился во всеобщего государственного патрона. Он был «отцом», которому теперь все писатели были обязаны выражать верноподданнические чувства, – и большинство из них отнеслось к своим обязанностям более серьезно, чем Мандельштам. «Благодарность», которую в советском обществе испытывали к покровителю, источнику всех благ (Сталину) не только писатели, но и многие другие, подробно освещается в других работах[234]. Во многих отношениях все более ужесточающуюся самоцензуру советских писателей можно рассматривать как выражение этой вынужденной лояльности, а также их страха быть уничтоженными.

Однако Сталин основывал свое лидерство не только на могуществе структуры; он также в значительной степени опирался на культурные источники личной власти, которые заключались в мечте о коммунитас. Он был духовным лидером коммунитас, а также виртуозом патронажа и бюрократии, уводящим страну от обычного миропорядка во имя самопреобразования, переделки национального «я», из которой она должна была выйти полностью зрелым современным государством, таким же гордым и могущественным, какой в прошлом была императорская Россия. В этом качестве он также был главным импресарио ритуалов и церемоний преобразования страны. Самого себя в этом процессе самопреобразования он