Картал потянулся к ней, но она вдруг отстранилась, сама изумившись этому. Плотно прижала к груди верхнюю простыню, словно неведомым образом превратилась сейчас в ту самую гёзде, бестолковую и нетронутую девчонку, которая вместе с подругой – «свои парни» в компании подростков… пускай один из них наследник престола… И не понимает она, эта гёзде, отчего вдруг у нее странно сжимается сердце при взгляде на одного из Крылатых, отчего ночами в их девичьей опочивальне она мечется на тюфяке, будто кто-то невидимый сжимает ее в объятиях, а наутро не может вспомнить своих сновидений… отчего после таких ночей ее вдруг как волной накрывает зависть к лучшей подруге, которая обещана другому Крылатому…

Беспричинная зависть. Ведь, казалось бы, все наоборот: это подруга ей завидовать должна! Как не завидовать той, которой предстоит отдать свою девственность повелителю правоверных, разделить с ним ложе?!

Ложе…

Они сейчас лежали не на тюфяке, сколь угодно мягком, а на огромной кровати. Такой, которую Кёсем только в султанской опочивальне и видела… То есть в точности такой. Даже странно, что она это лишь сейчас заметила. А впрочем, чего тут странного: уже уверенные, что под этим кровом между ними ничему не быть, они с Карталом, едва оказавшись наедине, вдруг кинулись друг на друга, как огонь на солому… Так что сперва пришлось утомиться и заново отдохнуть, чтобы хоть что-то из убранства комнаты заметить.

Тут даже гадать нечего: конечно, только с подачи Башар такое ложе могло появиться в этом доме вместо традиционного спального помоста. Лишь один раз видела его подруга, во время их первой ночи с Ахмедом, смешной и невинной, как детская игра, ночи, когда никто не стал мужчиной и никто не стал женщиной, – но вот, значит, запомнила. Должно быть, сперва у себя в доме завела такую кровать, а теперь и в доме брата мужа она появилась…

– Что с тобой, сердце мое и душа моя? – Картал, приподнявшись на локте, смотрел на нее с удивлением.

Она смутилась еще больше. Вжалась спиной в мягкую перину, натянула простыню до подбородка.

– Скажи мне… скажи, любимый, я еще мила твоему взору?

– Да, – без колебаний ответил Картал.

– Но я ведь давно уже совсем не та девочка, которую ты увидел впервые…

– Для меня ты навсегда прежняя.

– Не говори так. Я… я родила много детей, и только одного из них от тебя… А ведь говорят: каждый ребенок, рожденный не от любимого, уносит часть красоты матери. Я, наверно, сейчас совсем уродина, да?

– Глупая, – мягко сказал Картал, будто и в самом деле к девочке обращаясь. – Ерунду за всякими дурами повторяешь. Да хоть бы даже и была в этих россказнях толика правды, все равно это не про тебя. Ты прекрасна.

– Правда?

– Да просто возьми и посмотри на себя…

Картал оглянулся направо, где между стеной и ложем стояло зеркало в высокой резной раме, но в нем как раз сейчас ничего увидеть было нельзя: поверх зеркала висело поспешно сброшенное платье Кёсем.

– Да уж. Тут есть на что посмотреть.

Голос прозвучал от дверей. Кёсем вздрогнула, плечо Картала рядом с ней, наоборот, отвердело.

Марты в длинном, до пола, сером халате стояла у входа и смотрела на них каким-то странным взглядом. Пожалуй, даже не смотрела, а рассматривала.

В душе Кёсем, на миг снова ощутившей себя султаншей, так же на миг вспыхнул необоримый гнев: как смеет эта к ней войти, как вообще кто бы то ни было может войти к ней незваным? Кто из слуг в ответе, что дверь оказалась не заперта?! Но тут же она окоротила себя. Ты не султанша, дорогая, во всяком случае, под этим кровом: валиде, хасеки и прочие твои личины – они остались во дворце. А эта женщина, здесь и сейчас, в своем доме… и, чего уж там, в своем праве: ведь это не она лежит в твоей постели и с твоим мужем…

– Ну-ка, и вправду дайте мне на вас посмотреть, голубки… – произнесла Марты странным голосом, в котором звучала скорее усталость, чем что-либо иное. Шагнула вперед, к изножью кровати, и вдруг одним движением сдернула с них простыню.

Кёсем и Картал лежали молча, не шевелясь. Смотрели на нее. Плечо Картала по-прежнему было словно каменное.

– Да, хороши. Без лести хороши. Даже прекрасны, – признала Марты. – И порознь, и вместе. Прямо хоть завидуй. Или нечему тут завидовать?

Она тоже одним движением сбросила халат, оставшись нагой. На сей раз вздрогнул Картал, явно этого не ожидавший. Кёсем, которая, наоборот, ничего иного и не ждала, покосилась на него со смесью сочувствия и насмешки: эх вы, мужчины, всю-то жизнь вы мальчишки…

Разумеется, Марты заметила этот взгляд и прочла его без ошибки. Сверкнув глазами в ответ, сделала еще один шаг, оказавшись теперь справа: Кёсем лежала по левую руку от Картала, так что он был между ними.

Она была стройна какой-то особой, не гаремной стройностью. Пожалуй, это называется даже не «стройна», а «поджара»: худощава и жилиста. Кёсем, женские стати оценивавшая безошибочно и мгновенно, как ювелир огранку драгоценных камней, разумеется, сравнила ее и себя, но пришла к странному выводу, что соперница (так ли?) словно бы существо иной породы, для которой привычные критерии красоты… нет, они действуют, конечно, но имеют гораздо меньшее значение. Рядом с ней, одновременно орлицей и павой, Марты как будто разом цапля и… чайка, наверно. Ну да, серокрылая морская чайка-марты.

Что-то еще в ней было необычное. Не вычислявшееся из гаремного опыта Кёсем, ни времен гёзде, ни хасеки, ни с высот теперешней валиде. Мелочь какая-то, но…

– Никто никому тут завидовать не должен, – произнес Картал каким-то замороженным голосом.

Кёсем промолчала, не ей сейчас говорить. Но сердце вдруг пронзила острая жалость. К Карталу, который сейчас поневоле любым словом или действием мог ранить одну из двух женщин, а потому предпочтет ранить себя, он такой; к самой себе, всесильной султанше, чье могущество сейчас абсолютно бесплодно; к этой странной девчонке с чаячьим именем (на сколько лет она моложе Кёсем? Ох, намного…), жене ее возлюбленного, матери его детей. Уж она-то точно ни в чем не виновата…

– Ну, как скажешь, господин мой и повелитель, – ответила Марты, покорно опустив взгляд долу; при этом в голосе ее покорности не было ни на грош. И, упруго изогнувшись, легла на постель – справа, там, где рядом с ее мужем оставалось еще вдосталь свободного места.

Кёсем прижималась к Карталу всем телом – плечо, бок, бедро, нога до мизинного пальца, – и всем же телом мгновенно ощутила, как кожа ее возлюбленного покрылась ледяной испариной. Марты со своей стороны, безусловно, точно то же чувствовала. А потом под этой кожей заиграли стальные мускулы и Картал буквально взметнулся в воздух – так, наверно, он перебрасывал свое тело через планшир и дальше, над пропастью меж бортами сходящихся для абордажа кораблей (Кёсем, впервые в жизни по-настоящему зримо представив это, чуть не потеряла сознание).

Нет, не взметнулся, замер, самого себя стреножив и заарканив в самом начале движения. Осторожно опустился на простыни. Тоже всем естеством своим осознал: его тело сейчас – единственная преграда между Кёсем и Марты. Отстранись он – они моментально запустят друг в друга когти.