тут, под сердцем. Ежедневно напоминает о себе. А силуэты родных так и стоят перед глазами, если на секунду смежить веки.

Есть одна тайна, которую он не расскажет никогда никому и ни при каких обстоятельствах. После смерти родных он трижды пытался покончить с собой и не смог. Чтобы убить себя, нужно иметь недюжинную силу воли. Слабые духом остаются жить дальше. В одиночестве…

* * *

Кромешную тьму разрывали пронзительно яркие лучи прожекторов и пляшущие языки пламени горящей вдоль берега солярки. Длинные, живые тени корчились по земле, словно змеи, свивались в огромные спутанные шевелящиеся клубки, а затем вновь распадались на отдельные силуэты людей и машин.

Экипажам наконец-то разрешили покинуть автомобили, вынужденное заточение закончилось. Руководство так и не удосужилось разъяснить детали происходящих событий. Может быть, это и было правильным решением, не ему судить о поступках командиров. От него уже больше ничего не зависело.

Яркий свет в темноте всегда привлекает внимание. Взгляды людей невольно были прикованы к стене пламени — барьеру, которым Чекист пытался обезопасить конвой от того, что выбиралось из воды. И только Петр Иванович заметил, что тени на песке двоятся как-то странно, неестественно, и подчиняясь спонтанно возникшему чувству тревоги, обернулся.

МАЗ горел.

С самой первой секунды стало ясно, что тягач уже не спасти, пламя охватило кабину всю целиком. Облитая изнутри соляркой, она вспыхнула, как спичка. Огонь быстро распространился, пожирая все на своем пути: кожаную обивку, поролон сидений, брезентовое потолочное покрытие, проволочную оплетку рулевого колеса, резиновые коврики, фотографию Людочки на лобовом стекле.

Петр Иваныч пошатнулся и едва не упал. Как будто внутри лопнул стержень, все это время удерживающий тело в вертикальном положении. Мир поплыл перед глазами.

Машина сгорает быстро, всего за несколько минут, и никакой огнетушитель не сможет остановить ярость пламени, вдоволь подпитанного горючим.

Петр Иванович лихорадочно пытался понять, почему это произошло? В МАЗе никто не курил, если предположить, что пожар мог начаться от случайно забытого тлеющего окурка. Уходя, заглушили двигатель, чего ему зря молотить вхолостую и тратить драгоценное горючее? Искры от побережья долететь не могли, слишком далеко. Сомнений не оставалось — кто-то умышленно пустил «красного петуха», пока экипаж пялился на огненный барьер и не следил за собственным транспортным средством.

Но зачем? В чем смысл поджога?

Вот и получается, прав был Чекист — завелась гнида и пакостит помаленьку, в меру сил и возможностей. Ведь если вспомнить всю череду происшествий за последние пару недель, без злого умысла никак не обошлось. И тошно на душе становится от мысли, что носит земля эдакую погань, которая делит хлеб и кров со всеми поровну, а опосля вредительствует исподтишка.

Мишка сорвался с места и побежал к горящей машине, с каким-то немыслимым звериным воем. Петр Иваныч еле успел, перехватил за одежду, удержал. Потерявший равновесие юноша рухнул на колени, продолжая вопить что-то несвязное. Попытался вырваться, размазал слезы по щекам.

— Нет, Миша, нет. Нельзя! — сипло бормотал Иваныч, в горле пересохло, — Там же горючки почти тонна. Если рванет, мало не покажется.

— Но ведь нужно же что-то делать?

— Слишком поздно!

Петр Иванович успокаивающе прижал парнишку к себе. Защелкали, разряжаясь пули — знакомый с детства звук, ни с чем не спутать, все когда-то кидали патроны в костер. Наградной Калаш остался в кабине, а к нему в придачу три полных рожка. Все это богатство теперь бесславно гибло в огне.

— Автомат! — рявкнул Чекист над самым ухом. Лицо суровое, сосредоточенное, глаза горят адским пламенем. Прожектор четко обрисовал выпирающие скулы и сжатые в узкую полоску губы политрука.

Кто-то из штурмовиков снял и бросил Гейману свой АК. Тот ловко поймал, снял с предохранителя и перевел «собачку» на стрельбу очередями одним отработанным до автоматизма движением, прижал приклад к плечу, выпустил длинную очередь в сторону пылающего грузовика.

Ошарашенный Мишка, заикаясь спросил:

— Иван-ныч, что он-н дел-лает?

Стрелял Гейман неплохо, почти половина пуль легла точно в цель, а именно в центр огромного бака тягача. На песок быстро потекли струйки горючего, еще секунда — и сверху упали тлеющие искры, солярка моментально воспламенилась, по луже побежал язычок пламени, быстро расползаясь и увеличиваясь в размерах.

Тем временем политрук снова нажал на спусковой крючок, и автомат бешено заплясал в его руках, плюясь огнем.

— Еще магазин! — отрывисто крикнул Чекист тому же штурмовику. И вновь поймал на лету, пристегнул к автомату, и уже никуда не торопясь, продолжил дырявить многострадальный бак грузовика короткими очередями. Из многочисленных пробоин солярка потекла интенсивнее, подпитывая быстро увеличивающуюся пылающую лужу.

— Что он делает? — не унимался Мишка, заикание прошло, видимо, сумел справиться с нахлынувшими эмоциями.

— Понимаешь, — попытался объяснить Иваныч, — это только в кино машины взрываются, когда пули попадают в бензобак. А в реальной жизни получаются отверстия, через которые солярка вытечет на землю и сгорит, но не взорвется.

Мишка угрюмо кивнул головой.

Вспыхнули огромные шины грузовика, густая копоть потянулась кверху прямым черным столбом. Солярка растекалась все сильнее, распространяя огненное озеро все дальше и дальше вокруг грузовика. Другим автомобилям конвоя она пока не угрожала, МАЗ стоял слишком далеко от колонны, но под прицеп уже прилично натекло.

— Всем тушить тягач! — приказал Чекист. — Нужно спасти груз!

Дружно сорвались с места, побежали к машине. Напор струй горючего из пробитого бака теперь значительно ослаб, но все еще не унимался. Восемьсот литров солярки — это не так уж мало.

— Нужны ведра, — озаботился кто-то, — и цистерну с водой перегнать поближе.

— Отставить воду, — рявкнул Чекист, — тушить только песком! У кого есть огнетушители, тащите сюда все. Начинайте с прицепа! Черт с ним, с МАЗом, пусть догорает. Нужно спасти груз!

Народ сбегался со всех сторон с баграми, лопатами, ведрами и даже, кажется, тазиками. Разобрались полукругом, зачерпывали песок прямо под ногами, дружно швыряли в огонь. Пламя, словно издеваясь над стараниями людей, совершенно этого не замечало.

С бензовозов сняли все огнетушители, целых четыре штуки, попытались привести в действие. Огнетушители были старые, давным-давно просроченные. Один вообще не сработал, только вяло зашипел и сразу же сдох. Еще два дали обильную пену, но быстро выдохлись, не успев толком ничего потушить. И лишь четвертый заработал как положено, но и его сил хватило ненадолго, оказать заметное влияние на силу огня в одиночку он не смог.

Пылающие колеса ядовито коптили небо, подойти к ним оказалось невозможно — слишком горячо. Вонь от горящей