характер, юридическую силу и становится ориентиром для нижестоящих судов, когда они рассматривают аналогичное дело или сталкиваются с аналогичной ситуацией. Так складывается прецедентное право или право судей[923]. Именно об этом говорится в указе Чингисхана о назначении Шихихутуга Верховным судьей: «…тяжбы разные судя, в Синие росписи вноси об этом запись… И все, что с моего согласья порешишь и в Своде том синем по белому запишешь, во веки вечные никто не смеет изменить!»[924]

Таким образом, Чингисхан уполномочил Верховного судью Шигихутуга «осуществлять судебное нормотворчество в форме судебного прецедента и судебной практики… то есть принимать решение по конкретному делу, которое считается обязательным для других судов при рассмотрении аналогичных дел»[925].

Следует отметить, что процесс формирования правовой системы в эпоху Чингисхана имел свою специфику, связанную с этнокультурными особенностями древнего общества монгольских кочевников. Это своеобразие выразилось в эволюции «тору» («Высшего Закона», публичного государственного права), возникшего у монгольских и тюркских народов задолго до создания Монгольской империи в качестве источника обычного права, в систему принципов, стоявшую над собственно правовыми нормами и обычаями монгольских племен, ассоциируясь с божественной властью и небесным авторитетом[926].

Преобразовательная деятельность Чингисхана и его преемников сделала тору своего рода «вспомогательным» правом по отношению к новому имперскому законодательству — Ясе («Книге Великой Ясы». — А. М.), своеобразным мостом, перекинутым от прежнего обычного права племен к четкой системе права Монгольской империи[927].

Историко-правовые и этнокультурные особенности формировавшейся Чингисханом правовой системы Великого Монгольского Улуса нашли свое отражение в составе ее главного источника — «Книги Великой Ясы».

К ним относятся, во-первых, ясы (законы, по-монгольски «засаг»; приказы или указы, по-монгольски «зарлиг», по-русски «ярлык»). Данными нормативноправовыми актами, вошедшими в «Книгу Великой Ясы», регулировались общественные отношения, большинство из которых сложились в эпоху Чингисхана и были связаны с государственной формой Великого Монгольского Улуса, его независимостью и суверенитетом, административно-территориальным делением, структурой и деятельностью государственных органов, правами, обязанностями и порядком работы госслужащих, внешнеполитической деятельностью государства, а также с организацией и деятельностью монгольского войска.

Кроме того, в число общественных отношений, требовавших правового регулирования, вошло использование пастбищ, водных ресурсов, растительного и животного мира и их охрана, право собственности (на скот), право на наследование, ведение личного хозяйства, осуществление торговли и обмена, взимание и уплата налогов, семейные отношения, а также различные нематериальные отношения между людьми.

В связи с тем, что нарушение государственного законодательства Великого Монгольского Улуса рассматривалось как преступление и нарушитель закона подвергался наказанию, особое место в сфере правовых отношений эпохи Чингисхана заняли отношения, связанные с применением норм уголовного права.

Во-вторых, это правила поведения, исходящие от судов, или право судей, прецедентное право (по-монгольски «зарга»). Именно об этих правилах говорил Чингисхан, назначая Шигихутуга Верховным судьей; по этому поводу (о правилах поведения, исходящих от монгольских средневековых судов) писал Гильом де Рубрук в своей книге «Путешествие в восточные страны»[928].

В-третьих, похвальные или «избранные (отменные)» обычаи[929] (по-монгольски «ёс»). Унаследованные от раннефеодальных государств, существовавших на территории Монголии, и санкционированные Чингисханом, «избранные (отменные) обычаи», став нормами обычного права, были включены в «Книгу Великой Ясы».

Заметим, что статус правовых норм обретали и некоторые из «…его (Чингисхана. — А. М.) прекрасных притч, слов[930] и биликов (назидательных рассказов), которые он сказал по каждому определенному случаю и повелел [принять к исполнению]» (выделено мной. — А. М.)[931].

Именно эти понятия — «уг» (слово) и «билик» — фигурируют в качестве средств воздействия на провинившегося члена «золотого рода» Чингисхана в одном из его назидательных рассказов, процитированных Рашидом ад-Дином в «Сборнике летописей»: «Если из нашего рода кто-нибудь поступит вопреки утвержденной Ясе один раз, пусть его укорят словом; если сделает вопреки два раза, пусть действуют на него красноречием (в оригинале „биликом“. — А. М.); в третий же раз пусть сошлют его в отдаленную пустынную местность, именуемую Балжун Хулджур…»[932]

Кроме того, в систему средневекового монгольского права, по мнению современных исследователей, входил и упомянутый выше своеобразный элемент «тору», «который у монголов связывался, прежде всего, с вопросами власти, управления, статусом монарха»[933].

Так, в рассказе автора «Сокровенного сказания монголов» провозвестник «великих государевых деяний» Чингисхана, Хорчи, под «тору» подразумевает «Высший закон» Всевышнего Вечного Тэнгри, который донесли до него глашатаи Небесной Воли:

«Всевышний Тэнгри и Мать-Земля навечно порешили:

Быть Тэмуджину владыкою державы Хамаг Монгол (Всех Монголов. — А. М.)»[934].

В другом рассказе автора «Сокровенного сказания монголов» о противостоянии Чингисхана и шамана Тэв Тэнгэра последний оповещает владыку еще об одном Высшем законе, тору Всевышнего Вечного Тэнгри: «Слуги Всевышнего Вечного Тэнгри, духи-хранители повестили нас (Тэв Тэнгэра. — А. М.) о том, что власть державная лишь временно тебе принадлежит и что будет править на твоем престоле брат Хасар твой»[935].

Как явствует из приведенных цитат «Сокровенного сказания монголов», «в доимперский период можно констатировать, что Высший закон существовал вне воли человека, и даже верховные правители — ханы не могли его творить, а обязаны были ему следовать. Можно отметить, что правители и члены рода Чингисидов, первоначально считавшиеся проводниками воли Неба (Всевышнего Тэнгри. — А. М.) через связь с „тору“, впоследствии воспринимаются если не в качестве творцов „тору“, то, по крайней мере, в качестве ее персонификации. И если поначалу связь правителей с „тору“ сводилась к праву толкования ими норм „Высшего закона“, то впоследствии ханы выступают в качестве создателей права и ассоциируются с ними в глазах своих подданных»[936]. Как уже отмечалось в предисловии, оба этапа данного эволюционного процесса засвидетельствовали средневековые летописцы — современники Чингисхана: армянский историк Григор из Алканца и персидский летописец А.-М. Джувейни[937].

* * *

В борьбе за воссоздание улуса «Хамаг Монгол», а потом — за объединение всех монголоязычных племен в единую кочевую державу Чингисхан опирался не только на поддержку нукеров-соратников и силу оружия, но и на силу закона, в создании и формулировании которого он сыграл главенствующую роль.

Собственно законотворческая деятельность Чингисхана началась после воссоздания межплеменного союза «Хамаг Монгол» в 1189 г. и провозглашения «степной аристократией» главой этого союза Тэмуджина из рода хиад боржигин, будущего Чингисхана. Произнесенная представителем родоплеменной знати по этому поводу клятвенная речь, по сути дела, и стала «фундаментом правосудия»[938].

«Книга Великой Ясы» и «Свод изречений-биликов» Чингисхана в первоначальном виде были обнародованы на Великом хуралтае 1206 г. Впоследствии они не раз дополнялись.

В результате победоносных походов армии Чингисхана в Китай и Среднюю Азию, по мере превращения Великого Монгольского Улуса в мировую империю первоначальный состав «Книги Великой Ясы» был дополнен статьями, касающимися военно-политической доктрины