— А Люк? — спросила Кора и вспыхнула: она все еще не могла выговорить его имя, не краснея от стыда.

Уилл мог бы себя заставить простить Чертенка, но, коль скоро вера не обязывала его любить своих обидчиков, он ответил:

— Вы уж не обессудьте, но я даже рад, что он не сможет оперировать: он собирался проткнуть ей легкое, чтобы другое зажило! Не поймите меня превратно, я глубоко сожалею, что его ранили, но благополучие Стеллы заботит меня куда больше, и ни о чем другом я сейчас думать не могу.

И смешался, словно его поймали на лжи. «Ни о чем другом я сейчас думать не могу», — сказал он. Ах, если это было бы так! Если бы это было так!

— А что говорит Стелла? — Кору охватило чувство, похожее на ревность: интересно, каково это, когда тебя любят так безоглядно?

— Что Христос придет, чтобы забрать свои драгоценные камни, и что она готова, — ответил Уилл. — По-моему, ей все равно: как будет, так будет. Иногда она говорит, что на будущий год в это время заберется на Дуб изменника вместе с Джеймсом, а иногда я вхожу и вижу, как она лежит, сложив на груди руки, точно уже в гробу. И этот ее голубой, все время голубой! Посылает меня за фиалками, я объясняю, что не сезон, и она едва не плачет от злости.

Уилл поведал Коре — робко, поскольку стыдился этого, — о сделке с Богом и как он готов был, если бы получил благословение свыше, отдать жену в руки Люка, под его скальпель и иглы.

— Но тут мы узнали, что Гаррет был ранен, и если я не увидел в этом знамение, то Стелла уж точно: она вздохнула с облегчением и сказала мне, что согласилась бы на операцию, если бы я счел это необходимым, но предпочитает ввериться Господу. Иногда мне кажется, что она хочет нас оставить, хочет уйти от меня!

Кора украдкой взглянула на друга. Тот настолько редко терял самообладание, что сейчас она испугалась.

— Помню, как заболел Майкл, — заговорила Кора. — Мы завтракали, и он вдруг не смог сделать глоток. Он застыл, побагровел, вцепился в скатерть, схватился за горло — а поскольку он никогда ничего не боялся и при любых обстоятельствах контролировал себя, мы поняли, что стряслась беда. Тут в окно влетела птица. Я ничуть не суеверна, но в тот миг вспомнила примету, что если в дом влетела птица, это к покойнику. Меня охватило такое облегчение, что я просто сидела и смотрела, как он задыхается… потом, разумеется, опомнилась, мы дали ему воды, его стошнило, чуть погодя у него начались кровотечения, послали за Люком. Тогда я увидела его впервые. Признаться, я его побаивалась, — не странно ли? Никогда не знаешь, кем станет тебе незнакомец, который переступает порог твоего дома… Ах! — Кора покачала головой. — Сама не знаю, к чему я это говорю, как можно сравнивать их со Стеллой! Она совершенно иной породы! Наверно, я это к тому, что перемены всегда застают нас врасплох.

И Уилл подумал благодарно: как странно, что Кора так его понимает, хотя не согласна почти ни с чем, что он знает и ценит.

Сгущались сумерки. Розовое солнце пряталось под черной тучей, лучи его касались лишь стволов каштанов и буков, а кроны тонули во мраке, и казалось, будто на бронзовых колоннах покоится плотный черный балдахин. Кора и Уилл подошли к невысокому холму, тут и там тропинку пересекали через равные промежутки корни деревьев, образовав пологую лестницу с широкими ступенями. Все покрывал плотный ковер сочного зеленого мха.

Как бы приятно и оживленно ни текла беседа, ей не хватало доверительности их писем, в которых они так охотно говорили о «я» и «вы». Но теперь, когда вокруг сомкнулся лес, можно было коснуться самого главного, пусть нерешительно и постепенно.

— Я так обрадовался, когда вы мне написали, — робко признался Уилл. — Мне в тот день было очень грустно, и вдруг на коврике у двери я увидел ваше письмо.

— А я рада, что смирила гордыню. — Кора поставила ногу на зеленую ступеньку, примолкла на миг, а потом продолжила: — Вы так на меня рассердились за то, что Люк опробовал на Джо свои трюки. Я не обижаюсь, когда на меня сердятся, если я это действительно заслужила, но тут я ни в чем перед вами не провинилась, я лишь хотела помочь! Если бы видели то, что видела я, — как девочки смеялись, как мотали от хохота волосами…

Уилл раздраженно покачал головой:

— Ну да что теперь об этом вспоминать, дело прошлое. — Он рассмеялся и добавил: — Люблю с вами спорить, но только не о важном.

— Только о добре и зле…

— Именно так. Смотрите-ка, мы в соборе. — Высоко над головой деревья наклонились, образовав нечто вроде алтарной арки; у дуба возле тропинки отломилась ветка, оставив глубокую впадину над заостренным уступом. — Как будто Кромвель взял молоток и стамеску и уничтожил святыню.

— Я видела, что вы наконец избавились от змея, осталось только несколько чешуек, — заметила Кора. — Я заходила в церковь в тот день, как вернулась в деревню. Что же вас так рассердило?

Уилл вспомнил о постыдном случае на болоте в день летнего солнцестояния, куда он сбежал от всех, закашлялся и сказал:

— Джоанна бы мне уши надрала, не подоспей известие о смерти Крэкнелла. Смотрите-ка: надо же, каштаны лежат, а дети их не собирают.

Он наклонился, набрал горсть каштанов и протянул один Коре. Та сунула кончик пальца в трещину в зеленой оболочке и раскрыла ее, на белом шелковом ложе блестел орешек.

— Я рассердился, — признался Уилл. — Вот и все. Теперь напасть миновала, и я почти позабыл, каково это: как все сидели по домам, не пускали детей на улицу и, как я ни убеждал, что бояться нечего и все эти страхи — пустая выдумка, не верили ни единому моему слову.

— Я сразу же это заметила, — согласилась Кора, — в деревне все по-новому. Я слышала, как поет школьный хор, и только дома вспомнила, как девочки заходились смехом и как плохо все кончилось. Подумать только, когда я впервые сюда приехала, на лугу не было ни души и все на меня косились, точно я во всем виновата! Точно это я навлекла на них беду!

— Порой мне кажется, что так и было. — Уилл опустил руки, ковырнул носком мох и полушутя-полусерьезно взглянул на Кору с упреком.

Кора засмеялась:

— Напасть, быть может, и не моих рук дело, да что толку: я напутала в остальном. Вот вы написали, что не ждете от жизни нового, и я поняла, сколько ошибок натворила. Напросилась к вам в гости. Разве что не выбила окно! Настояла на том, чтобы мы переписывались, хотя жили самое большее в полумиле друг от друга! И все лишь потому, что мы однажды с вами разговорились…

— Не забывайте об овце, — вставил Уилл.

— Да, и овца, конечно же. — Они переглянулись с облегчением, словно переступили через показавшуюся на тропинке трещину. Но трещина ширилась, и они споткнулись.

— Мои окна и так были выбиты, — заметил Уилл. — Или нет, пожалуй, я их запер на шпингалет — но отчего? Отчего я так радуюсь, когда вижу вас? Ведь у меня есть все, о чем только можно мечтать…

— Меня это вовсе не удивляет. — Кора выковыряла каштан из кожуры и покатала в ладонях. — Неужто вы правда думали, что можно любить либо одно, либо другое? Уилл, милый, бедный, неужто же вы полагали, будто в вас так мало любви? Кстати, как вы думаете, что мне с этим сделать: запечь, сварить или замариновать в уксусе? — Она притворилась, будто бросает в него каштаном, но он увернулся и поднялся на ступень-другую выше Коры.