И вдруг вдали показался человек.

— Эй! — заорала Настя так, что сама чуть не оглохла от собственного крика. — Стойте!

Но человек не стоял — он упрямо куда-то шел, и Настя припустилась за ним. От ветра слезы брызгали из глаз, ступни горели, но она не замечала — бежала, пока не нагнала его.

— Стой… — с трудом выдохнула она. — Это…

Человек все-таки обернулся и посмотрел на нее.

— Подождите… — Настя уставилась на него, а потом довольно невежливо ткнула пальцем: — Вы… Не может быть! Вы что, и правда Джим Моррисон?

Человек некоторое время безразлично и чуть ли не с упреком разглядывал ее, но потом вдруг его губы растянулись в подобие улыбки.

— Да. — Он кивнул.

— Боже мой! — воскликнула Настя. — Ой! Можно я вас потрогаю?

Джим вяло усмехнулся:

— Можно.

Настя схватила его за руку.

— Как я рада… Да я все детство… мой кумир… Оливер Стоун…

— Слушай, — спросил Моррисон. — А ты когда умерла?

— Я… — Настя запнулась. — Я не то чтобы умерла… Но это длинная история… В общем, я здесь с сегодняшнего дня. Только я ненадолго — скоро обратно на землю.

Тот выслушал ее сбивчивую речь, подумал и сказал:

— Слушай, я ни хрена не понял. Но, знаешь, я первый раз за все это время хоть что-то чувствую.

— И что ты чувствуешь? — поинтересовалась Настя.

— Любопытство, — признался Джим. — Это… Пойдем ко мне — поболтаем.

Он привел ее во вполне респектабельный двухэтажный особняк. Когда они уже подходили к дверям, Настя спросила:

— Слушай, а почему никого нет на улицах? Ты что, один здесь?

Он пожал плечами:

— Ни у кого нет желания.

— В смысле? — удивилась Настя, заходя в прихожую.

Внутри дом был роскошным. Дерево, мрамор, авторские скульптуры и картины, высоченный, метров в шесть, потолок…

— Вот это да! — ахнула Настя. — Шик!

— Да-а… — без воодушевления ответил Джим и рухнул на кушетку. — Но здесь ад, детка.

— Ты что имеешь в виду?

— То, что в этом месте — уныние. У тебя может быть дом, ты все еще знаменит, но некому тебя любить. Здесь не может быть чувств — у всех депрессия, здесь не может быть любви — всех уже извели душевные раны, никто не подходит ко мне, как ты, и не говорит: «О, вы тот самый Моррисон!», потому что никто не хочет общаться. От тоски даже говорить лень. Я так и не понял, в каком году ты живешь?

— В 2005-м, — ответила Настя.

— И меня все еще слушают? — оживился Джим.

— Ну, да, еще как… — промямлила Настя.

— Расскажи как, — попросил он.

Настя посмотрела на Джима, у которого вдруг появился блеск в глазах — ну, ладно, пусть не блеск — искра, но все же… И она рассказала. Как была влюблена в него, как раз сто смотрела фильм «Доорз», как вырезала из журналов его фотографии, как везде крутят его «Всадников» и что у него до сих пор есть фан-клубы, а на его могилу со всего мира стекаются паломники…

— Круто! — восхитился тот. — Не ждал… Черт подери, так я, оказывается, все еще жив! Существование имеет смысл!

И тут раздался грохот. Насте показалась, что кто-то хочет выломать дверь.

— Что это? — Она вскочила с дивана и схватила первую попавшуюся статуэтку, на всякий случай вооружаясь.

— Это за мной! — обрадовался Моррисон. — Пришли забрать меня в другое место, где не так отвратительно!

Он бросился было к дверям, но вернулся к Насте, схватил ее за руку.

— Спасибо тебе! Ты вернула меня к жизни! Здесь все, по идее, должны справиться с унынием, но при мне еще никто не справлялся! Без тебя я бы еще триста лет здесь торчал! Что я могу для тебя сделать?

Настя коротко объяснила. Джим задумался.

— Хорошо, — кивнул он. — Пойдем со мной. Что-нибудь придумаем.

Саша проснулась в полдень. Остальные еще спали, и она подумала, что не грех бы прилечь еще на часок, но, как ни странно, не могла себя заставить вернуться в кровать. Она была в таком приподнятом настроении, в таком возбуждении, что хотелось что-то делать, куда-то ехать, с кем-то громко разговаривать… Саша поставила кофе, сделала морковный сок и решила, что прогуляется в Москву — зайдет в салон, наведается к «Картье» — ей давно не дают покоя те колечки из китайской коллекции…

Она быстро выпила кофе, умылась и тихо выбралась из дома. Сейчас ей не хотелось ни с кем говорить, хотелось, пока есть возможность, делать вид, что все осталось как прежде. Что Амалия — всесильна, Анна пишет книги, Аглая никого не любит, она, Саша… Тут Саша поняла, что не может больше думать об этом. Ни секунды.

И тут вдруг на нее снизошло открытие: как прекрасно они жили! Какой чудесной, беззаботной, легкой была жизнь! А она, идиотина, еще и умудрялась кривляться, возмущаться, считала, что все ужасно… Это она во всем виновата! Саша притормозила, выскочила на улицу и расстегнула пальто. Ей было жарко и душно. Она подбежала к обочине, набрала в ладони пригоршню снега и приложила к лицу. Спустя пару минут полегчало — прошел нервный колотун, но на душе все равно было тяжело.

И тут ей в голову закралась подлая мысль, что она, хоть и вела себя как распоследняя дура, принесла в семью меньше трудностей, чем Настя. Ну, да, изначально она была более резкой, хотела все бросить, но в итоге из-за Насти она, Саша, не может иметь детей — на этом месте Сашу скрючило, — Амалия не будет больше колдовать, а Анне придется забыть о карьере успешной писательницы.

Изнутри поднялось неприятное, стыдное злорадство, с которым Саша ничего не могла поделать. Саша села в машину, завела мотор и отправилась в город, стараясь вообще ни о чем, насколько возможно, не думать.

В Москве Саша купила заветное кольцо от Картье — но, увы, это не принесло никакой радости, так как, выйдя из магазина, девушка подумала о том, что, вероятно, теперь они не могут себе позволить такие траты. И, вообще, зачем ей нужно кольцо, когда вся семья в опасности?

Бросив коробку в сумку, Саша отправилась в парикмахерский салон в надежде, что проверенные средства — стрижка и питательная маска для волос — вернут ее к жизни.

* * *

Оля, Наташа, Эльвира, Марина, Анна и Аглая пили кофе с тостами, когда на кухню ввалилась совершенно зеленая Амалия.

— Где Настя? — закричала она дурным голосом.

Девушки посмотрели на нее, и на их лицах отразился ужас. Потому что все решили — Амалия сошла с ума!

— Мама… — Аглая встала со стула и медленно пошла на Амалию. — Настя в аду. Помнишь, мы вчера…

— Думаешь, я рехнулась? — перебила ее Амалия. — Ты ведь помнишь, что мы перенесли ее тело в мой кабинет?