Изысканная еда, несколько бокалов шампанского и любезный хозяин способны поднять настроение даже самой мрачной компании. Все начали оттаивать, даже Долли, хотя тетя Этель курила не переставая и без конца рассказывала сомнительные анекдоты, причем начинала давиться смехом задолго до того, как до присутствующих доходила соль анекдота. Профессор был внимателен и очень мил, он сказал Долли, что у нее очень изящная шляпка, а миссис Клиффорд заинтересовалась жизнью пансиона «Кумби», расспрашивала обо всех его жильцах. Долли рассказывала, то и дело небрежно упоминая имя леди Бимиш. Пенелопа сняла свою ядовито-зеленую шляпу и повесила на спинку стула, а ненаглядный Амброз встал и произнес изумительный тост, в котором назвал Пенелопу своей женой. Все радостно зашумели, засмеялись. В общем, обед удался, и, когда он подходил к концу, Долли чувствовала, что они подружились на всю жизнь.

Увы, даже самые приятные и радостные события кончаются, и все стали неохотно собирать сумочки, отодвигать позолоченные стулья, вставать. Пора было разъезжаться: Долли возвращалась на Бейсил-стрит, Клиффорды шли на ранний концерт в Альберт-холл, тетя Этель отправлялась домой, в Патни, а новобрачные — на Оукли-стрит.

И вот пока все стояли в фойе в приятном легком опьянении и ждали такси, которые развезут их в разные стороны, произошел эпизод, навеки погубивший отношения между Пенелопой и ее свекровью. Долли под влиянием выпитого шампанского стала сентиментальной и великодушной. Она взяла Пенелопу за руки и, глядя ей в глаза, сказала: «Милая, теперь ты стала женой Амброза, и я хочу, чтобы ты звала меня Марджори».

Пенелопа в изумлении уставилась на нее. Что за чудеса! Было бы странно называть свекровь Марджори, ведь она прекрасно знала, что ее зовут Долли. Но если ей так хочется, что ж…

— Благодарю вас. Конечно. — Пенелопа нагнулась и поцеловала мягкую надушенную щечку, которую ей грациозно подставили.

И целый год она называла свекровь Марджори. Письмо, в котором она благодарила за подарок ко дню рождения, начиналось обращением: «Дорогая Марджори…» Звоня в пансион «Кумби» поделиться новостями об Амброзе, она говорила: «Здравствуйте, Марджори, это Пенелопа…»

Немало времени прошло, прежде чем она догадалась о своей ошибке, но исправить было уже ничего нельзя. В тот день, в фойе отеля «Риц», Долли сказала ей: «Милая, я хочу, чтобы ты звала меня мадре».

В воскресенье утром Амброз отвез Пенелопу на Паддингтонский вокзал и посадил в экспресс «Ривьера», идущий в Корнуолл. Поезд был, как всегда, набит солдатами и моряками, всюду валялись вещмешки, противогазы, каски. И думать было нечего найти место, но Амброзу удалось сложить багаж Пенелопы в уголке, так что никто больше не мог посягать на него.

Они вышли на платформу попрощаться. Ни он, ни она не могли найти слов, потому что вдруг почувствовали, каким все стало новым и чужим. Они были муж и жена, но оба не знали, как теперь должны себя вести. Амброз закурил сигарету и стоял, рассматривая людей на платформе и поглядывая на часы. Пенелопа не могла дождаться, когда наконец раздастся свисток, поезд медленно тронется и все будет кончено.

— Ненавижу прощания, — в сердцах сказала она.

— Придется привыкать.

— Кто знает, когда мы теперь увидимся. Через месяц я приеду в Портсмут демобилизовываться. Тебя там, наверное, уже не будет?

— Скорее всего, нет.

— Куда тебя пошлют?

— Одному богу ведомо. Может быть, в Атлантику; может, на Средиземное море.

— Лучше бы на Средиземное море. Там солнце.

— Да уж.

Они снова замолчали.

— Так жаль, что папа́ и Софи не было вчера. Мне очень хотелось, чтоб вы познакомились.

— Когда мне дадут нормальный отпуск, я постараюсь приехать к вам в Корнуолл.

— Это было бы чудесно.

— Надеюсь, все пройдет благополучно. Я о родах.

Она слегка покраснела.

— Конечно, я просто уверена.

Он снова взглянул на часы.

— Я буду писать тебе, — проговорила она уже в полном отчаянии. — Ты, пожалуйста…

Но в эту минуту их оглушил свисток, и тут же началась обычная в таких случаях легкая паника. Захлопали двери, люди что-то кричали друг другу, по платформе пробежал мужчина и вскочил в поезд в последнюю минуту. Амброз бросил на землю сигарету, потушил окурок каблуком, нагнулся к жене, поцеловал ее, посадил в купе и захлопнул за ней дверь. Она опустила окно и высунулась наружу. Поезд тронулся.

— Напиши мне, Амброз, и сообщи свой новый адрес.

Вдруг его поразила неожиданная мысль.

— А ведь я не знаю твоего!

Она расхохоталась. Он бежал, стараясь не отстать от поезда.

— Карн-коттедж! — кричала она, стараясь, чтоб он услышал ее за шумом колес. — Карн-коттедж, Порткеррис…

Поезд набирал скорость. Амброз, постепенно замедляя бег, остановился и стал ей махать. Поезд описал плавную дугу, выпустил хвост дыма и скрылся из глаз. Пенелопа уехала. Он зашагал назад по длинной опустевшей платформе.

Карн-коттедж. Елизаветинский особняк, который рисовался в его мечтах, яхта на Хелфорд-ривер — все поблекло и растворилось в тумане, исчезло навсегда. Карн-коттедж. Это звучало так прозаически, что ему показалось, будто его обманули.

Но не стоит унывать. Пенелопа уехала, мать вернулась в Девоншир, все, слава богу, позади. Остается лишь вернуться в Портсмут и доложить, что он готов к выполнению своих обязанностей. Пробираясь к стоянке, Амброз вдруг понял, что, как ни странно, он с удовольствием думает о повседневной жизни на острове, о морской службе, о своих товарищах. С мужчинами, если говорить правду, намного проще и легче, чем с женщинами.

Через несколько дней, десятого мая, немцы вторглись во Францию, и война началась всерьез.

Они увиделись только в начале ноября. После долгих месяцев разлуки вдруг раздался звонок — как гром среди ясного неба. Амброз звонил из Ливерпуля. Ему дали отпуск на несколько дней, он садится в первый же поезд, который идет в Порткеррис, и проведет в Карн-коттедже выходные.

Он приехал, провел у них выходные и уехал. Обстоятельства сложились так нескладно, что его визит превратился в истинную катастрофу. Во-первых, все три дня, ни на минуту не переставая, лил дождь. Во-вторых, в это время у них жила тетя Этель — в высшей степени экстравагантная гостья, не слишком тактичная и деликатная. Было и множество других причин, столь грустных и серьезных, что о них и задумываться не хотелось.

Когда визит закончился и Амброз отбыл на свой эсминец, Пенелопа решила, что даже вспоминать эти три дня слишком мучительно, и, с категоричностью молодости, помноженной на поглощенность ожидаемым ребенком, напрочь вычеркнула тягостный эпизод из памяти. Ей хватало куда более важных забот и было о чем думать.