колкостях, она вообще отходчивая и всепрощающая, но вот молчит, и привыкнуть к этому нельзя, и это пытка, и даже в том знаменитом многоэтажном лифте, на котором из центральной долинки попадаешь на холм, даже в этом лифте она смотрит не в окно на город, а в пол, о чем-то думает, а мой мозг ищет спасения и находит: надо отправиться на мыс Рока.

* * *

Мыс Рока, пестрая толпа туристов со всего мира, жужжат коптеры, каждый третий отчего-то считает своим долгом снять пейзаж со своей летучей машинки; мало кто хочет просто насладиться закатом над морем. Место беспокойное, порченое, ни в какое сравнение с вечерними, одинокими, ветреными мысами Ольхона не идущее.

Мыс Рока – это ведь в некотором смысле край света, конец Евразии, за ним Атлантический океан, но люди умудряются не отдаться моменту, а заниматься фиксацией. А это ведь то же самое, что онанировать, когда рядом нагая женщина, готовая делать детей, это противоестественно.

– А мы ведь по всему нашему списку проехали, – глядя на солнце, уже наполовину скрытое океаном, устало сказала Мила.

– Ты об этом, что ли, весь день думаешь?

– Да, это вроде весело: такой итог, такой год, но на самом деле тоскливо. Что-то не так, родной.

Действительно, за полгода мы побывали в Питере, Калининграде, Сербии, на Байкале, в Венеции и совершили испанско-португальский вояж. Шесть путешествий разной продолжительности, шесть кусочков жизни.

Мила обнималась так, как она это делает, когда хочет чуть спрятаться, приткнуться; когда она беззащитна.

– Куда дальше? – ничего, кроме как это, я ответить не мог; и сам чувствовал, что «что-то не так».

– У моих ребят, Лели и Славы, свадьба будет, я тебе говорила.

Оказалось, что Леля все слушала мечты Милы о лесной свадьбе и решила воспроизвести ее мечту, да еще и в Грузии, к которой Мила неровно дышала, как и вся их тусовка после той новогодней поездки.

К Леле и Славе я относился нейтрально, приблизительно как к соседям, которым иногда говоришь «здрасьте», но и знать о них ничего не хочешь, потому что они – скучные, предсказуемые и спокойные.

Это те самые неподвижные и созерцательные натуры, которые никогда, ничего, ни в каких условиях не меняют вокруг себя; это те самые бородатые тощие жопы в гамаках, которые день-деньской сосут свои трубочки-вейпы (верно, сублимируют?), и вместо порядочного табака папирос там химическая жижа со вкусом манго, кокоса, папайи, арбуза и маракуйи.

Такие люди не становятся ни ворами, ни алкоголиками, ни святыми.

Они до пятидесяти лет катаются на скейтах вместо автомобилей, а даже если как-то случайно разбогатеют, то обитают на Бали, в кэмпах и глэмпингах, то есть в недостроенных сараях.

Они нюхают эту срань, вонючие ароматические палочки из азиатских лавок, – но не знают запаха ладана.

Они купаются в «священных» водопадах на островах юго-восточной Азии, куда сбегают от русской зимы, – но они не знают добротной проруби на Крещение.

Они жрут маффины из макдака, одинаково резиновые во всех частях света, но не смогут приготовить пирожков с яйцом и луком или рыбную кулебяку на четыре угла.

Даже про мОлОкО – именно из-за таких, как они! – в кофейнях спрашивают: «А вам кофе – на классическом молоке?», и этой публике бесполезно объяснять, что нет никакого классического или обычного молока, молоко бывает – коровье, козье, бывает еще кумыс, есть человечье молоко, а есть волчье, – но вот, сука, миндального, кокосового, бананового молока не бывает и быть не может, молоко – это то, что дитя млекопитающего из титьки матери сосет, а кокос и миндаль – это, мать вашу, растения, и у растений есть только сок и смола.

Эти люди – они какие-то нерусские. Они – ни удалые, ни разухабистые, ни чудные, ни юродивые, ни хмурые или грозные, ни аляповато, нараспашку веселые… Они никакие. Будто бы и не рожденные женщиной на нашей благословенной земле, явившиеся не пойми откуда, из страны кокосового сока и банановой эссенции.

Мила дружила с этой парой и удумала меня приволочь на их свадьбу. Осознание того, что они учинят свадьбу мечты Милы, меня покоробило. Ну уж нет, дрянные вейперы, вы не дадите моей любимой смотреть на ее неосуществленное, вы не поселите в ней сомнения, не надо ей знать, что вот так – можно, потому что так не можно, и в этой вашей Грузии нет никакой любви, мы туда вообще пидоров отправляем.

Сразу отрезал: «Нет». Мила не назвала точной даты, но я прикинул в уме и понял, когда это будет. И, конечно, сыграл на опережение. Тем же вечером взял билеты в Париж и, довольный своей маленькой и хитрой победой, показал Миле.

– Но свадьба ровно в эти дни… – смутилась она.

– Ну ниче, отдельно поздравишь, – ответил.

«Какая жалость, ага… Хрен вам», – истинную мысль, видимо, не удалось скрыть в интонации.

– Но я обещала… Может, билеты вернешь?

– Они невозвратные, родная.

Мила загрустила, хотя что ж тут плохого – отказываться от всяких дрянных вечеринок?

Я был зол, сильно зол, что она расстроена из-за такого пустяка; в конце концов, какая разница, чем живут те, кто ни на что не способен; их и держать рядом с собой не стоит.

Надо лететь в Париж, выпить там ящик шампанского за день, как казаки, послушать аккордеон, сожрать, преодолев брезгливость, пару лягушек, которые по вкусу как побывавшая в болоте прорезиненная курица, подняться на Эйфелеву башню, прогуляться по местам Лимонова и Бальзака, сгонять в Буживаль, макать багет в кофе в Латинском квартале, как нищие студенты, мы же именно для этого все это читали, смотрели, вбивали в себя что-то там из мировой культуры.

* * *

В Лиссабоне мне пришлось понервничать не только из-за этой кокосовой свадьбы.

Наш информатор в избиркоме – бабуля из числа фурий Бурматовой, сначала сообщила результаты выборов по депутатскому корпусу. Четыре места отошли партийным, в числе которых был директор детского сада и один известный мне порядочный и умный мужик, руководитель котельной.

Из наших была выбрана Бурматова, что неудивительно: все голоса пенсионеров на своем участке забрала, а пенсионеры кряжевские голосовать любят – какая-никакая, а жизнь, движение, событие, так что они делают явку. Выбрали и Качесова: для старшей части жителей поселка он в представлении не нуждался, для молодежи и вновь прибывших он оказался тем, кто «не будет воровать», потому что, очевидно, у него «крузак», а у его конкурентов «крузака» нет. Третьим нашим депутатом стала Глаша, которая своих избирателей взяла измором. Скорей всего, она подходила к каждому раза