по три, пока люди не божились, что проголосуют за нее. Глаша поставленную цель воспринимала как солдат: сказали взять высоту любой ценой – мы любой ценой ее и возьмем, не мытьем, так катаньем. Еще одним представителем народа стала Колегова; удивительно, но она просто разгромила конкурентов, набрав то ли восемьдесят, то ли девяносто процентов голосов. Микрорайон бараков, ее вотчина, устроил протестное голосование. Может, сработало то, что они были самыми недовольными – им уже лет тридцать обещали переселение в новое жилье, и им надоело питаться этими завтраками. Муниципальный депутат на процесс переселения из ветхого и аварийного жилья повлиять не мог никак, и люди об этом, наверное, даже знали, но теперь они были уверены: там, в совете, сидит такая же, как они, их соседка, страдающая от сквозняков, перекошенных окон, протекающей крыши, провалившихся ступенек на лестнице и льда на окнах зимой.

С главой было сложнее. Позвонил Кашенцев. Сказал: «Пока неизвестно, кто проходит, наш или ваш; нас тревожит, что ваш может пройти… беспартийным». Я понял, что Андрей Сизов набрал гораздо больше, и партийные теперь прокладываются, чтоб не получить по шапке: им надо отчитаться о вновь одержанной победе, и если мы будем упрямиться, то победить внезапно может их проваливший все кандидат, хозяин СТО. Мне дважды объяснять не надо: тут же позвонил Сизову и попросил его набрать Кашенцева, чтобы тот помог ему вступить в партию немедля. Сизов все воспринял верно, сделал, как было велено, и Кашенцев уже через полчаса сообщил, что «Сизов одержал уверенную победу». В партийном пресс-релизе по итогам выборов указывалось, что Сизов долго был кандидатом на вступление в партию, и вот так совпало, что он избран и стал членом партии, с чем и поздравляем уважаемого ветерана.

Кудымов, к несчастью, тоже был избран, и тут, скорее всего, я сам себе подгадил. Когда кряжевцы увидели, что мы выставили Кудымова-однофамильца, Кудымова-спойлера, они встали на сторону настоящего Кудымова, проявили недюжинную бдительность, в которой нельзя было их до того заподозрить, и, как заговоренные, ставили галочку напротив верных инициалов. Прошел и еще один из «дозморовцев», опередивший Рочеву, но это уже не могло помочь им пакостить нашему заводу.

* * *

Матвей Лукич просмотрел новую партию табличек. Теперь я должен был оформлять их не в свободном стиле, а в цветах компании, с логотипами, нужными шрифтами и прочими прибамбасами, описанными в брендбуке. Деталь эта была не случайна – в представлении Матвея Лукича я стал пригоден для игры вдолгую:

– Михаил Валерьевич, остается всего три месяца до конца вашего контракта. Я бы предложил вам продлить его на будущий год и приступить к работе над бюджетом. Он должен быть готов к концу сентября. Таков у меня порядок для всех подразделений.

– Матвей Лукич, когда я должен дать ответ?

Матвей Лукич вздохнул.

– До конца недели.

То есть деньги будут, а Мила рядом – нет, и я останусь в Кряжеве, одинокий, с курицами.

– А ты сам как хочешь? – спросила родная; я ей уже через пять минут позвонил.

Как я хочу? Семью, ребенка, а лучше несколько, и чтобы было на что жить. Дом построить. И чтобы писать книжки, сценарии. И чтобы ты была рядом, это вообще первый пункт, наиважнейший, решающий, книжки можно отменить, дом можно отменить, тебя отменить нельзя, ты такая одна, и ты нужна мне рядом, а протащить эту простую мысль в твою голову что-то не удается, никак не удается, и мы оба устали от путешествий, мы уже оставили достаточно отметок на карте для такого короткого срока, мне хочется просто сидеть на диване рядом, я как старик, опять старик, какой был на Чегете, но понятно, что мы устали от семимильных шагов, от рывков, от часовых поясов, а перелетов за этот год я и не считаю сколько, и почему мы теперь видимся только где-то там, почему у нас нет общего дивана, да, да, потому что ты не можешь жить в Кряжеве, ну и ладно, раз так, ладно, продолжим бешеную гонку, пусть глаза и насытились, сердца-то – нет, и иного способа дать им пищи, кроме свиданий за кордоном, не предвидится.

– Хочу в Париж! – вспомнил я.

– Слушай… Я решила все-таки на свадьбу к ребятам.

– Но Мил. А когда я тебя увижу?

– Поехали вместе. Я им обещала.

Обещала – им! – мое законное время? Так и оставайся одна. Либо в Кряжево, либо в Париж; можно и то и это, но никуда больше.

11. Париж

Руки начали чесаться еще в самолете по пути из Лиссабона в Москву. Авиаперелеты, так же как алкоголь, курение, наркотики, переживания и потрясения, – это верные помощники болезни. Точно не установлено, в какой мере, но известно, что все это помогает экземе вылезти наружу и расцвести буйным мерзким цветом – лопнувшей кожей, текущими волдырями и постоянным зудом. Отправляясь в Кряжево, я купил обычный набор для лечения и три десятка перчаток, наплевав на визит к врачу, который ничего нового не сказал бы. Хотя тот дедушка-сморчок, к которому я попал в последний раз, наверное, сделал бы вывод, что раз такое дело, то и влюбляться мне нельзя. Не любишь – не разорвет, такое вывел бы правило.

В гости зашел Ябуров. От Рочевой он узнал, что у меня неприятность с руками, и хотел предложить лечение народными средствами.

– Болотная вода поможет, мох, я от псориаза избавил так товарища после Чернобыля, он «партизаном» был, все тело – сплошная язва. Десять лет он мучился, думал, это навсегда, но за три месяца заразу вывели, – так отрекомендовал свой метод Василий Владимирович.

Когда ты болеешь экземой второй раз за год, то готов лечиться чем угодно, если есть хоть малюсенькая доля вероятности, что оно поможет.

На окраине Красного болота набивал мох в мягкий армейский рюкзак, выданный мне Василием Владимировичем.

Ровно так мы собирали мох с болота у моего родного городка, когда переносили баню с недавно купленного дальнего участка на старый. Дело удивительное – взять и на руках перенести сруб, пусть и всего через пару дачных улиц, но это все-таки сруб, дом, и он такой, этот русский дом, что его можно разобрать, собрать заново и справлять новоселье. Его можно увезти с собой хоть на край света, а он так и останется избой или баней, ровно с теми же сенями, с той же горницей, тем же предбанником и парной. Так может жить только народ, который никогда не определится до конца, кто он: кочевник