– Почему? – искренне удивился Валерий.

– Потому, Валера, что СдерБанк – государственная структура. Твой Полянский, если до сих пор на свободе, не дурак и должен понимать: хищение государственных средств – не его уровня занятие. Ему за это не то, что по рукам дадут, тут без головы в два счета остаться можно. По-твоему, Полянский полный кретин?

– Не знаю… – несколько растерялся Протасов, – по мне, так лох ушастый. Бандерлог, е-мое.

Мила вздохнула:

– За художества с кредитом государственного банка у твоего Полянского и прокуратура, и УБЭЗ, и УБОП, и СБУ, уже через месяц на голове будут сидеть. У него же живая фирма. Ему потом только две дороги – или в бега, или в тюрьму.

– Да пополам мне его проблемы, – вскипел Протасов, – по-по-лам.

– Так ему и скажешь, когда на подписание кредитного договора поедете…

– Куда он денется?!

– Я твоего Полянского не знаю, конечно, но лично я бы и под дулом автомата в банк не пошла.

– Тебя блин послушать, так можно блин, подумать, что эти самые сраные государственные средства не расхищают? Их тырят налево, блин, и направо, киска. Аж гаи, е-мое, шумят.

– Расхищают, кто спорит, – согласилась госпожа Кларчук. – Но, не мелкие же предприниматели! Ты вообще головой хоть иногда думаешь?!

Валерий, посидел минут пять, усиленно работая мозгами, а потом выпалил фамилию, при одном упоминании которой Миле Сергеевне показалось, что на нее обрушился потолок.

– Бонасюк, – ляпнул Протасов, – Бонасюк конкретно подойдет.

– Кто? – задохнулась Мила, разом припомнив и злосчастную баньку, и Анну Ледовую, и Вацлава Бонифацкого, и все, что за этим вскоре последовало.

– Есть тут один плуг конкретный, – как ни в чем не бывало продолжал Протасов, которому и в голову не приходило играть роль крымского гаишника Вардюка. Роль давно была сыграна и забыта. – Образина толстожопая. Все для меня сделает. Аж бегом.

– Откуда ты его знаешь? – Мила облокотилась на стол, чтобы не упасть.

– Да я, можно сказать, его крыша.

– Ты?!

– Ну да, я! – расхорохорился Протасов, – Правилов, помню, напряг…

– Ты знаком с Правиловым?! – позеленела Мила.

Протасов, как водится, пропустил ее состояние мимо ушей. Он, вообще, куда больше любил говорить, нежели слушать, и далеко не всегда видел то, что оказывалось в поле зрения. Эта особенность Протасова была его главной ахиллесовой пятой.

– Да я со всеми с ними за руку! – воскликнул Валерка, обрадованный прекрасной возможностью козырнуть связями в высоких криминальных сферах. – С Правиловым, с Ледовым, упокой, Господи, его душу. На короткой ноге, бэби, чтоб ты врубилась, что к чему.

Мила Сергеевна была так потрясена, что ее буквально парализовало, как укушенную пауком муху. Случись Протасову вознамериться в этот момент изнасиловать ее, потехи ради, она бы и пальцем не шевельнула. На счастье Милы Сергеевны Протасов, как мы уже успели узнать, ночь напролет кувыркался в постели с Ольгой. Они с тренершей так разошлись под утро, что деревянные паллеты двуспальной кровати, служившей Ольге верой и правдой последние семь лет, не выдержали и хрустнули. Любовники очутились на полу, потные и задыхающиеся.

– Весь дом разбудим, – на мгновение смутилась Ольга.

– Да пошел он в пень, – отмахнулся Протасов.

– Соседи жаловаться будут, – предупредила Ольга.

– Пускай, е-мое, жалуются, – сказал Протасов, пристраиваясь у нее за кормой.

Вскоре Ольга, позабыв об осторожности, вопила на всю квартиру. Очевидно, мнение соседей перестало ее интересовать.

Утром, собираясь на встречу с Милой Сергеевной, Протасов поймал на себе взгляды Богдасика. Малой завтракал перед школой, украдкой поглядывая на Валерия.

– Ну, ты чего, малой? В школе неприятности, да?

Богдасик, оставив омлет нетронутым, сложил бутерброды в рюкзачок и тихонько шмыгнул за дверь. Выплывшей из ванной Ольге он едва кивнул на прощание.

– Что случилось, Валера? – Ольга заглянула на кухню.

– Почем мне знать? Может, уроки не выучил? А теперь, в натуре, вибрирует.

– Вот и возьми над ним шефство, – предложила Ольга, сбрасывая халат.

– А и возьму, – пообещал Протасов, хватая ее за грудь.

В результате к Миле он опоздал, объявившись ближе к обеду.

* * *

«Вот так гаишник!.. – думала Мила, убитая вырисовавшимися связями лже-Вардюка. – И что из этого следует? А следует то, что я в осином гнезде. Причем, как и следовало ожидать, по милости этого идиота Украинского».

Сославшись на срочные дела, и посоветовав Валерию вплотную заняться Бонасюком, если он считает, что с последним «выгорит без вопросов», Мила отправилась в УБЭП. Входя в кабинет полковника, она рвала и метала. Выдержав первый яростный натиск, полковник вынужден был кое в чем сознаться.

– Значит, вы знали, что этот Вардюк никакой не Вардюк, а рэкетир из группировки Ледового?!

– Ну, на определенном этапе… оперативные данные, так сказать… позволили, х-м… предположить…

– Значит, я летом была в руках у бандитов?! Последних выродков и отморозков?!

– Ну… – жевал сопли полковник, – не совсем так.

– И вы снова толкнули меня в самое пекло?!

Миле не хватало кислорода. И вообще, она была вне себя.

– Мои люди обеспечивали, так сказать, вашу безопасность… – мямлил Украинский. Крыть было нечем.

– Знаю я ваших людей! – взбесилась Мила. – И безопасность вашу паршивую! Только и умеете старушек у метро гонять… безопасность!..

– Ну… не совсем так, – пытался оправдаться Украинский. – Я подумал, в целях операции… то есть конспирации, чтоб никто никого не выдал, ненароком. Чтобы вы сами себя не раскрыли.

На столе Сергея Михайловича стояло тяжеленное архаичное пресс-папье, некогда перекочевавшее с ним из КГБ в МВД. До Украинского вещица украшала кабинет его шефа, начинавшего еще при Берии, чудом не схлопотавшего целиком заслуженную пулю во время перетряски 53-го, а впоследствии пересидевшего Серова с Семичастным.[71]Пока, наконец, не угодила к Украинскому, когда шефа проводили на заслуженную персональную пенсию при Андропове.[72]Судя по клейму на массивной подставке, пресс-папье принадлежало далекой эпохе наркома Генриха Ягоды,[73]а то самого чекистского прародителя железного Феликса, чей «лик» Украинский снял со стены в 91-м, и бережно спрятал в дальний ящик стола. «Ничего. Придет время, повесим обратно». Как в воду, кстати сказать, глядел.