Я нашарил в кармане мятую пачку «Лэндфолл лайтс» и зажег сигару от полоски прикуривателя.

– До вашего прибытия вечеринка была вполне цивилизованной.

– Ну понятное дело. Два старых вояки мерялись убийствами, так?

От сигарного дыма запершило в горле.

– Ты где это слямзила-то, Крукшенк?

– У складского работника в оружейке «Мандрейк», прямо перед нашим отбытием. И я ничего не лямзила, у нас сделка. Мы с ним встречаемся в оружейке, – она театрально скосила глаза вверх, сверяясь с ретинальным дисплеем времени, – примерно через час. Ну? Так мерялись вы, старые вояки, убийствами?

Я посмотрел на Депре. Он подавил ухмылку.

– Нет.

– Вот и молодцы, – она выдохнула вверх дым. – Мне этого дерьма в Быстром реагировании во как хватило. Кучка безмозглых говнюков. В смысле, вот уж, господи Самеди, великий труд – людей мочить. Любой может. Всего-то надо унять дрожь в коленках.

– И отточить технику, разумеется.

– Ты меня стебешь, что ли, Ковач?

Я покачал головой и осушил стакан. Было отчего-то печально видеть, как кто-то такой молодой, как Крукшенк, повторяет все те ошибки, которые совершил ты энное количество субъективных десятилетий тому назад.

– Ты же с Лаймона, да? – спросил Депре.

– Чистокровная горянка, как она есть. А что?

– Тогда тебе, наверное, приходилось пересекаться с карфурцами?

Крукшенк сплюнула. Плевок был довольно-таки снайперским и прошел в точности в промежуток между релингом и палубой. – А, эти суки. Ну да, захаживали. Зимой двадцать восьмого. Шныряли туда-сюда по канатным дорогам – сначала пытались обращать деревни, а когда это не удалось, начали их жечь.

Депре покосился на меня.

Я не стал отмалчиваться:

– Хэнд – бывший карфурец.

– А так не скажешь, – она выдохнула дым. – Хотя, блин, а как тут скажешь-то? Они выглядят как обычные люди, до тех пор пока не начнут отправлять свои обряды. Знаете, при всем том дерьме, которое льют на Кемпа, – она запнулась и с рефлекторной осторожностью огляделась по сторонам; на Санкции IV привычка проверять, не маячит ли поблизости политофицер, укоренилась так же глубоко, как необходимость сверяться с дозиметром, – он, по крайней мере, с верующими не скорешился. Официально изгнал их из Индиго-сити, я читала об этом еще в Лаймоне, до блокады.

– Ой, боже ты мой, – сухо сказал Депре. – Просто для эго кемповского размера они слишком уж серьезная конкуренция.

– Я слышала, что в куэллизме то же самое. Что он против религий.

Я фыркнул.

– Э, – подсел к нашему кругу Шнайдер, – уж чего-чего, а это я тоже слышал. Как там Куэлл сказала? «Плюнь в морду богу-тирану, если этот гад попытается привлечь тебя к ответу»? Как-то типа так?

– Никакой Кемп не куэллист, – сказал Оле Хансен со своего места у релинга, о который он небрежно облокачивался, держа на отлете трубку.

Протянув трубку мне, он вопросительно заглянул мне в лицо:

– Правда же, Ковач?

– Однозначно не скажешь. Кое-какие идеи он оттуда заимствует, – переложив сигару в другую руку, я принял трубку и сделал затяжку.

Дым вкрадчиво обволок мои легкие, словно прохладная простыня. Воздействие было более тонким, чем у сигары, хотя, пожалуй, менее тонким, чем у «Герлен-20». Приход ширился в груди, словно разворачивающиеся ледяные крылья. Я закашлялся и ткнул сигарой в направлении Шнайдера:

– И эта твоя цитата – фуфло. Фигня, сфабрикованная неокуэллистами.

Это заявление вызвало миниатюрную бурю.

– Ой, да ладно тебе…

– Чего-чего?

– Это была ее речь на смертном одре, господи Самеди!

– Шнайдер, она не умирала.

– А вот это как раз и есть, – иронично заметил Депре, – проявление истинной веры.

Вокруг меня заплескался смех. Я еще раз приложился к трубке, после чего протянул ее ассасину:

– Ну ладно, ладно, она не умирала, насколько мы знаем. Она просто исчезла. Но не бывает речи на смертном одре в отсутствие одра.

– Ну, может, это была прощальная речь.

– А может, это была брехня собачья, – я поднялся, пошатываясь. – Хотите цитату, вот вам цитата.

– Давай!!!

– Поехали!!!

Они раздвинулись, чтобы дать мне побольше места.

Я прочистил горло:

– «Я не стану оправдываться», – сказала она. Это из «Военных дневников», а не какой-то фуфловой предсмертной речи. Она отступала от Миллспорта, после того как ей там надрали жопу их микробомбардировщики, и власти Харлана по всем радиоканалам горланили, что ей придется отвечать перед Богом за жертвы с обеих сторон. Она сказала: «Я не стану оправдываться, и уж тем более не стану оправдываться перед Богом. Как и все тираны, он не стоит той слюны, которую придется потратить на переговоры. Наша сделка гораздо проще – я не призываю его к ответу, и он оказывает мне такую же любезность». Вот ее точные слова.

Аплодисменты вспорхнули над палубой, словно вспугнутые птицы.

Когда они утихли, я обвел глазами сидящих, оценивая, насколько ироничными были выражения их лиц. Для Хансена, похоже, моя речь несла в себе какой-то смысл. Полузакрыв глаза, он задумчиво потягивал трубку. Полной его противоположностью был Шнайдер, который сопроводил аплодисменты протяжным свистом и привалился к Крукшенк с до боли очевидными сексуальными намерениями. Лаймонская горянка бросила на него взгляд и ухмыльнулась. Сидевший напротив них Люк Депре был непроницаем.

– А прочитай стихи, – сказал он негромко.

– Йе-е! – глумливо подхватил Шнайдер. – Давай стих про войну!

Неожиданно какая-то сила закоротила мое сознание, перенеся обратно на боковую палубу госпитального корабля. Окружившие меня Ломанако, Квок и Мунхарто – их раны, точно знаки отличия. Ни единого слова осуждения. Волчата на заклание. Ждущие, чтобы я подтвердил, что все в порядке вещей, и повел за собой, чтобы начать все сначала.

Где же были мои оправдания?

– Я не помню наизусть ее стихов, – солгал я и прошел на нос судна. Облокотившись на релинг, я наполнил легкие воздухом, – как если бы он и в самом деле был чистым. Зарево пожара, вызванного бомбардировкой, уже затухало на горизонте. Какое-то время я смотрел на него, фокусируя взгляд то на дальних отсветах огня, то на тлеющем кончике своей сигары.

– Я смотрю, куэллизм – штука глубокая, – Крукшенк оперлась о релинг рядом со мной. – Не шутка для тех, кто родом с планеты Х, а?

– Не в этом дело.

– Не в этом?

– Не-а. Она же отмороженная была, Куэлл. От ее рук, наверное, погибло больше народу, чем от целого протекторатского десантного корпуса в урожайный год.