Собака просунула голову между прутьями решетки у него за спиной и теперь начала разъяренно лаять. Человек опустил ружье и шагнул вперед. Демарко поднял руки на уровень лица.

– Я безоружен, – перекрикивал он лай. – И я думаю, что у меня сломана нога.

Но человек, теперь он видел, что это была женщина, хотя и шире его и почти такого же роста, зашагала мимо здания, даже не взглянув на Демарко.

– Ко мне! – позвала она, и собака сразу же высунула голову из прутьев и помчалась к женщине.

Демарко наблюдал из-за решетки, как она открыла дверь хижины и пропустила туда собаку. Дальше дверь с грохотом закрылась за ними. И снова мир окунулся в тишину, если не считать оживленного жужжания во тьме над головой Демарко.

Он лежал щекой на прохладной, утрамбованной земле, повернув лицо к более свежему воздуху за решеткой.

Он попытался набрать слюну, чтобы выплюнуть этот отвратительный вкус своей тюрьмы. Но во рту по-прежнему было сухо. Между тем утро медленно проходило. Воздух стал влажным и горячим. Весь мир провонял гнилью. Он смотрел на дверь хижины до тех пор, пока его глаза не стали тяжелыми и он, наконец, не поддался сну. «Сознание, – сказал он себе, – переоценено».

Во сне он перевернулся на правый бок, прислонившись спиной к решетке. Противоположная решетка исчезла, и вход в постройку заполнил голубой туман. Но Демарко знает, что не может покинуть свою тюрьму, знает, что побег невозможен, поэтому не делает никаких попыток встать, а просто лежит там, слишком тяжелый, чтобы двигаться, и смотрит на человека, сидящего рядом с ним на корточках в тумане. Это его друг Том Хьюстон, с чистым и улыбающимся лицом и аккуратно причесанными волосами. «Какого хрена, брат?» – спрашивает Хьюстон. А Демарко, мучаясь от пересохшего горла и сухих губ, отвечает: «Могу спросить тебя то же самое». И Хьюстон смеется. Его внезапный раскатистый смех постоянно застает Демарко врасплох, а чистый, ничем не омраченный мгновенный восторг тоже всегда заставляет Демарко улыбнуться, как получилось и сейчас. Демарко говорит: «Я персонаж одной из твоих историй, Том?» Хьюстон спрашивает: «Ты имеешь в виду Гудмена Брауна?» И Демарко отвечает: «Это не твоя история». Хьюстон кивает, наклоняется ближе и кладет руку на голову Демарко. Его прохладное касание успокаивает. «Это я твой персонаж, – говорит Хьюстон. – Как и ты, друг мой». Теперь Демарко захотелось рассмеяться, но он слишком сонный для этого. «Я никогда писать не умел», – говорит он. «Ты научишься, – отвечает ему Хьюстон. – Просто продолжай строчить». Хьюстон ухмыляется, а затем отодвигается и начинает вставать. Но тут Демарко охватывает внезапная паника, и он протягивает руку, хватает Хьюстона за рукав и спрашивает: «К чему это все, Том? Все это сумасшествие? Эта жизнь? Зачем все это?»

Хьюстон какое-то время молчит, только улыбается. А затем, почти шепотом:

– Сентипенсанте, друг мой.

– Я не знаю, что это значит.

– Жизнь – это стихотворение.

– Как это?

– Глухое. Как глобус, как плод.

– Я ничего из этого не понял.

Хьюстон продолжает улыбаться, даже несмотря на то, что исчезает, его рукав, ладони и руки превращаются в дымку, его тело возвращается к туману до тех пор, пока не остается лишь прохлада его касания.

Что-то прохладное и влажное коснулось сзади его шеи. Что-то шевелящееся и шаркающее. И тут он понял: собака.

Он откатился от прутьев, перевернулся на левую ногу, а затем снова откатился, неловко лежа на спине с поднятой головой, согнув одну ногу в колене, боль пронзила его до самого бока. Собака продолжала совать свою морду сквозь прутья решетки. Женщина стояла сзади животного, ее силуэт был черным на фоне яркого дневного света.

– Как давно я здесь? Мне нужна вода, – сказал Демарко.

Она шагнула вперед и протянула руку к двери. Щелчок. Он прижал кулаки к груди, ожидая, что собака нападет. Затем она отвернулась, один раз хлопнула в ладоши и сказала: «Ко мне!» Собака повернулась и побежала за ней, проскочив перед ней в открытую дверь хижины, в которую вошла и женщина, оставив дверь открытой.

Все было тихо, за исключением пения птиц где-то снаружи и жужжания мух, все еще роящихся вокруг головы оленя. Он подождал пару минут, прислушался и услышал приглушенный женский голос, доносившийся из хижины. Он повернулся еще на четверть оборота. На здоровое колено, руки на земле. Нашел рядом свой костыль. Поставил его, а затем с трудом встал во весь рост.

Дверь клетки резко распахнулась.

К тому времени, как он добрался до двух деревянных ступенек, ведущих к двери хижины, он почувствовал запах какой-то еды – благоухающие ароматы помидоров, говядины и трав, которые он не мог определить.

Преодолеть даже две ступеньки с костылем было нелегко. С каждым прыжком его тело сильно вело влево, но слишком короткий костыль смог удержать его, поэтому он наконец добрался до порога и стоял там, тяжело дыша.

Пес, лежавший теперь перед каменным очагом в дальнем конце хижины, поднял голову, настороженно прислушиваясь.

– Лежать, – сказала женщина, не глядя в сторону Демарко. Она сидела в деревянном кресле-качалке, а рядом с ней мужчина лежал на матрасе поверх простого каркаса. На мужчине были синие пижамные штаны, серые носки и выпущенная фланелевая рубашка, он лежал на спине с закрытыми глазами. Если бы не костлявые руки, торчащие из-под манжет рубашки, не тонкая шея и не изможденное лицо, то можно было подумать, что в одежде никого не было. Но лицо его было свежевыбрито, а тонкие волосы аккуратно причесаны.

На маленьком столике справа от кровати стояла стеклянная банка с зубными протезами, пластиковая упаковка ибупрофена, пузырьки перекиси водорода и йода, маленькая желтая коробочка с лекарством по рецепту, мочалка, банка вазелина, несколько рулонов бинтов и марли, а также прозрачный пластиковый стакан с водой.

Из хижины доносился запах не только горячего супа, улавливался и дым с пеплом. В маленькой дровяной печке, на которой стоял чугунный котелок, тлели угольки. Кроме того, в воздухе чувствовался смутный, неприятный запах жира и чего-то еще. Какое-то безымянное зловонье, которое Демарко уже чуял прежде на месте смертельных автомобильных аварий, в доме бывшего коллеги, умирающего от рака, и дважды на месте расстрелов – запах, наводящий на мысль, что если человек на кровати все еще жив, это ненадолго.

Теперь женщина повернулась к Демарко и кивнула в сторону единственного оставшегося стула в комнате, потертого и винилового, справа от маленького столика.

– Садись туда, – сказала она.

Демарко заковылял к нему, сел, посмотрел на стакан с водой, посмотрел на женщину. Она уже встала со своего места.