– Не очень, – засмеялась Мария.

– Странно. Я был уверен в обратном.

С неожиданной бодростью он вскочил с песка:

– Пока ты у меня на крючке, научи плавать! Научи!

– И для этого…

– Что?

– Для этого ты меня сюда притащил? – усмехнулась Мария.

Плюмбум пожал плечами:

– Конечно. Подходящий день, когда некому глазеть на мой позор. А ты думала?

И тут небо затрещало, полил дождь.

Они вошли в реку. Плюмбум как ребенок плескался на мелководье. Мария его поддерживала. Он бил по воде руками, поднимая снопы брызг, визжал, когда Мария отпускала и он шел ко дну.

Потом был обратный путь. Лес, электричка, город…

Но уже в лесу Плюмбум будто споткнулся на ровном месте, ноги у него подогнулись, он медленно опустился на хвою. Сидел, прислонясь к стволу, громко стуча зубами…

– Перекупался, – определила Мария.

– Пере, пере, пере, – простучал в ответ Плюмбум.

Она волокла его на себе, продираясь сквозь кустарник.

В электричке, уронив ей голову на плечо, Плюмбум вдруг некстати потянулся, приник к Марии, забормотал: “Мама, мамочка!” Она сидела не шевелясь очень долго, пока он вдруг сам не очнулся, не посмотрел на нее ясно:

– Пусть отдаст бумаги и катится на все четыре стороны. Пусть отдаст и катится. И ты за ним! И больше мне не попадайтесь.

Электричка тормозила, причаливая к перрону.

Сидели втроем перед телевизором. Отец с Плюмбумом капитально, развалившись в креслах и подремывая, мать же, что называется, на кончике стула, то и дело покидая свое узаконенное семейное место. Можно сказать, она больше ходила, чем сидела, – кружилась по комнате, подражая движениям манекенщиц. По телевизору демонстрировали моды.

Когда на экране появилась Мария в брючном костюме, Плюмбум слегка оживился, заерзал в кресле. Это, конечно, не осталось незамеченным.

– Разделяю симпатии! – сказал отец. – Симпатии, но не восторги.

– А я в восторге! – Мать, не отрывая взгляда от телевизора, ходила по комнате, повторяя движения Марии.

– Твои симпатии перерастут в восторг, когда она прокукарекает, – сказал отцу Плюмбум.

– Кто прокукарекает? – не поняла мать.

– Вот она, она.

– Вряд ли это входит в программу показа, – усомнился отец.

– Не входит, но сегодня войдет! – сказал Плюмбум.

– Нереально, Русик.

– И тем не менее. Я ее об этом просил. Она в безвыходном положении.

– Безвыходных не бывает! – заметила мать.

– Бывает, бывает, – сказал Плюмбум. – Все бывает. Даже такое бывает, чего не может быть!

И тут Мария вдруг раскрыла рот и издала звук, очень странный и впрямь напоминающий “кукареку”.

– Халтурщица, – проговорил Плюмбум.

Мать споткнулась, так и замерла, глядя в телевизор.

– Все слышали? – сказал Плюмбум.

– Что все слышали? – спросил отец.

– Она прокукарекала.

– Разве?

– Да вот только что!

– Тебе показалось, – сказал отец.

– Показалось, – подтвердила мать.

Родители смотрели на сына с доброжелательным любопытством, прощая фантазии. Отец, как мог, пытался его утешить:

– Желаемое за действительное называется. Мираж. Очень хотел увидеть – и увидел.

– Не должно войти в привычку, Русик! – предупредила мать. – Эта безобидная привычка становится небезобидной чертой характера! Ты меня понял?

Отец подвел черту дискуссии:

– Нет, Русик. Манекенщицы не кукарекают, этого не может быть. Не может быть, потому что не может быть никогда!

Плюмбум смотрел в телевизор. Мария с дежурной улыбкой демонстрировала моды.

Шли по перрону вдоль поезда. Мария тащила за руку карапуза. Плюмбум нес чемодан.

У вагона стали прощаться. Плюмбум вдруг сказал:

– Подожди… А ведь этот поезд… он совсем в другую сторону!

– А мне в другую сторону, – сказала Мария. – В другую.

– Как? А Симферополь?

– Нет-нет.

– В чем дело? Ничего не понимаю, – удивился Плюмбум.

– Ну, обстоятельства. Все переменилось.

– Вот так вдруг… В один день?

– Именно в один день.

Мария поцеловала Плюмбума, забрала у него свой чемодан.

– Странно! – сказал Плюмбум.

– Прощай, мой повелитель.

– Прощай, золотая рыбка! – пробормотал Плюмбум, недоумевая все больше и волнуясь, а Мария с карапузом тем временем скрылись в вагоне.

Потом они появились в окне внутри вагона. Плюмбум подошел, встал перед Марией. Она смотрела на него с улыбкой, без выражения.

Поезд тронулся, и тут Мария сделала странный жест, очень короткий. Скрестив пальцы, показала: решетка! Плюмбум по инерции повторил жест, снова получилась решетка…

Он все понял. И сказал негромко, будто Мария должна была слышать за стеклом:

– Это не я!

Мария смотрела без выражения. Поезд набирал ход. Плюмбум шел все быстрее, потом побежал.

– Не я, не я! – твердил он. – Его не должны были… в тюрьму! Не я твоего Шарика!..

– Ты, – явственно прошептали за стеклом губы Марии. – Ты.

Карапуз напоследок показал язык…

Перрон кончился, Плюмбум затормозил на краю.

Поезд умчался.

Потом он бежал по коридору штаба. Толкнул дверь, вошел.

Седой сидел за столом под портретом, углубившись в бумаги. Он мельком взглянул на Плюмбума, ничего не отразилось на его лице. Плюмбум тоже молчал, застыв посреди кабинета.

– Вы что-то хотели сказать, Чутко? – наконец проговорил Седой, не отрываясь от бумаг.

– Нет. Ничего, – отозвался Плюмбум.

– А я вам хотел сказать. По вашей информации приняты своевременные меры. Лица, подозреваемые в злоупо-треблениях, задержаны. Так что поработали не зря, спасибо вам… – Седой опять посмотрел на Плюмбума, который все не уходил. – Что-нибудь не ясно?

Три лодки подплывали к берегу в предрассветной мгле. На берегу в камышах их поджидали люди в ватниках, куртках, вязаных шапочках и шарфах. Разные люди с одинаковым выражением терпеливого ожидания на лицах.

Лодки причалили. Высадившихся на берег мгновенно обступили плотным кольцом. Вспыхнули факелы. Бодрый голос сказал в мегафон: