Валерий рассердился, терпение лопнуло:

– Давай-давай на завод! Баба-мужик!

Жена не осталась в долгу:

– Ты, умный, давно под забором валялся?

Она обиделась, а он еще больше. Ведь не пил он теперь, и следа не было прежней жизни… И Валерий даже не нашелся, что ответить, только задохнулся и выскочил из комнаты, хлопнув от души дверью.

А Лариса еще посидела на тахте и пошла к шкафу, вытащила платье. Приложила к груди у зеркала. Такое не надеть было грех!

Она переодевалась, а в комнате, за спиной, опять стоял муж. Вернулся. Пожирал ее глазами.

– Ты, это… ты выйди, – сказала Лариса.

– Чего это? Не видел, что ли? – запротестовал Валерий.

– Выйди вон, сказала! – повысила она голос, глядя с любовью на свое отражение.

– Ну, извиняюсь, извиняюсь! – попятился Валерий к двери, радуясь вновь обретенному миру.

Лариса шла в танце, платье на ней трещало… Кружилась, прикрыв глаза, била мощными ногами в пол, а вокруг нее вприсядку Подобед скакал, скинув вахмистрский мундир. Муж Валерий с Кикотем тоже плясали, да и тесть тут же прыгал по-козлиному, в стороне не остался.

Среди своих и новые лица встречались, соседи зашли на огонек, за рюмочкой, но с гармошкой. Одного с рюмочкой Лариса толкнула, другой сам увернулся, а она плыла дальше, сметая нечаянно все на своем пути, и вот подплыла к другой плясунье, кроме Ларисы тут и другая была, тонкая, вертлявая, в короткой юбке. “Ты кто?” Тонкая в ответ только рассмеялась. “А я вот приехала, буду жить, жить!” – кричала Лариса. “Пол, смотри, провалишь!” – “Чего!” – “Аж стекла от тебя дрожат!” – все смеялась незнакомка, и тут за ехидство на нее вылился целый жбан рассола, выпавший из чьих-то уже некрепких рук. Тонкая и внимания не обратила, хоть вся стала мокрая, с головы до ног, плясала без остановки. “Да кто ты, кто?” – допытывалась Лариса. “Еще узнаешь!” – последовал ответ. “А чья, ты чья?” – “Еще увидишь!”

Но сейчас же и выяснилось, чья она на самом деле, незнакомка эта в рассоле, разгадались сами собой все загадки. Или она только сейчас поняла, что мокрая насквозь, или уже надоело скакать мокрой, но плясунья, наконец, в сторонку отошла, сказала капризным голосом:

– Господин вахмистр! Сколько можно ждать, ваше благородие?

Не дожидаясь, она повернулась и пошла с веранды, а за ней опрометью Подобед бросился, вскочив с пола.

Звали ее Катя Смагина. Выйдя из дома, она закурила сигарету, тонкую, как она сама. Тут Подобед следом с крыльца спрыгнул, и Катя сказала:

– Ты проводи-ка меня, дружок. Даром, что ли, благородие?

Он с готовностью прищелкнул каблуками:

– Окажите честь, сударыня!

– Рассольчиком от меня как, будь здоров?

– Мы в восторге от вашего аромата.

Она посмотрела на него в темноте, приглядываясь:

– Ты откуда такой? Чего дурака валяешь?

– Я сейчас в казачьем ансамбле “Сполох”. Мы пляшем там, на конях скачем… Ехал на войну и не доехал, опоздал! – пожаловался Подобед. – А поскольку я раньше на сцене в самодеятельности, меня в ансамбль взяли…

– Длинно говоришь, дружок. Пошли, пошли! – И потянула своего провожатого за рукав, потому что долго он еще стоял бы на месте, разглагольствовал.

За калиткой спросила нетерпеливо:

– Где ж твой коняга хваленый? Чего мы на него не сядем?

Качканар был у них за спиной, послушно следом шел в отдалении.

– Предпочитаете верхом, сударыня? – опять сделал каблуками Подобед.

– Давай коня зови, господи! Давай, ты оглох, что ли?

Она это выкрикнула с внезапной яростью, Подобед даже отпрянул… Ушла из-под фонаря в темноту, пропала. Нет, он опять услышал ее голос:

– Ну, тварь пьяная! С ног до головы, надо же! К телу все прилипло… невозможно терпеть! Ах, гад! Сука мордатая!

Нет, не к нему это относилось, слава богу. Подобед улыбнулся, замерев под фонарем… И главное, не ушла она совсем, не растворилась в ночи, рядом была, хоть и ругалась отчаянно!

А вот это уже к нему относилось, миролюбивое, ласковое:

– Ну, благородие, где ты там? Здесь, нет? А коняга? Эй, друзья, вы там заснули, что ли?

– Качканар! – рявкнул Подобед и шагнул к Кате в темноту.

Он подал руку, едва ее различая, она сама его руку нашла, а потом и стремя они вместе нашли, и вот женщина уже сидела на коне, а за ней и Подобед вскарабкался, не привыкать было. Поехали…

– Теперь рассказывай, – разрешила она.

– Длинно?

– Длинно не успеешь. Путь близкий.

– А куда мы едем?

– Твой конь знает дорогу. Ведь ты не раз уже подъезжал к моему дому, признавайся!

– Не отрицаю, сударыня. А может, мы это… ко мне в общежитие? – робко спросил он, выходя из роли.

Катя засмеялась:

– Благородие в общежитии!

– Да есть у меня дом, есть… Друга дом, но все равно как мой! – сообщил Подобед не без гордости. – Он воевал, ему дом дали… Не купил, как некоторые! Борода у него была, у друга: сбрею, говорит, как война кончится… Когда сбривал, она у него была чуть не до пояса! Но это будет длинно, если рассказывать! – спохватился он.

Ее история оказалась короче:

– Вот у меня тоже друг и тоже дом, только друга убили. Прямо в доме, на моих глазах.

– Давно это… когда?

– В апреле. На другой день войска вошли.

– Вечером?

– Да, сумерки уже были.

– Я не слышал выстрела, – сказал Подобед.

– И я не слышала. Щелк – и он лежит. У них эта штука с глушителем. А ты-то… ты тут при чем, с какой стороны? Ты как мог слышать?

– Ё-моё!

– Вот именно. Что это с тобой, а?

– Волнуюсь, сударыня, рядом с вами, – вздохнул Подобед.

Она недолго горевала.

– А у меня уже новый друг, так-то, благородие! И денежки у него водятся, но скупой, ужас! И скупой скупает тут по-тихому…

– А история-то длинная! – заметил Подобед.

Ей надо было договорить.

– И никто не знает про денежки, никто. И что скупой, знаю только я, это уж точно!

– Еще не конец?

– И только я знаю, что я его люблю. Ужас, благородие!

Она поставила звонкую точку, рассмеялась, и тут выплыла на небе яркая луна, осветила дорогу, бредущего коня, двух на нем всадников… Катя сидела к Подобеду лицом, она была голая!

– Откуда вдруг луна, а? – только и спросила. Да, голая совсем. С мокрыми вещичками в руках. Подобед даже “ё-моё” не говорил, молчал.