Итак, губернатор острова, мэр города, владелец ресторана, завсегдатаями которого они стали, и — тщательное перечисление. Аристотель Карагонис, живописный, породистый — не иначе обоснование мэрства — товарищ с крупным носом и животом чрезвычайно волосатым (пятьдесят пять что-нибудь). Жена — хохлушка из Киева (чуете, откуда сквозит), Оксана, тучная, гарная баба к центнеру и лет хорошо за сорок — та еще жрица. На другой же год соплеменница Егора практически изнасиловала, заманив до хаты под предлогом демонстрации некой реликвии (Егор по фанаберии выставлял знание истории, на что подбили его останки ликийских городов, от времени по крыши сошедшие в море). Примечательно, что она, в прямом смысле завалив бесхарактерного, всаднически водрузилась, и Егор был изумлен ловкостью мэрши, ибо предчувствие, будто гнет что-либо ему непременно повредит, ничуть не реализовалось. Мужикам жалился: «Блин, недурно бы содрать за секшуал харрасмент». Характерно, что Аристотель о процессе каким-то образом оказался осведомлен и был политкорректен (не должность ли обязывает? — а вы говорите, славянские бабы за границей в ущемлении), то есть на следующий год улыбался сверх нормативного и сам в некоторой мере обустраивал традиционное уже рандеву (нет, вероятно, имя обязывает к мудрости, — нет, скорей всего, попросту истинная любовь к родственнице). Вот, например, какая сложилась фразка Аристотеля, когда они появились в ресторане мэра:

— Вам, Эгер, не посетить ли Ксанты дома (нынче Оксана очутилась не на виду) — ей есть что показать и в этот раз.

Теперь Егор предварительно загорел и скрыл неожиданно постигший багрец неловкости.

С этой «Ксанты» Егор Аристотеля, кстати вспомнить, преудачно умыл. Сложилось в «хате» губернатора, куда компания была приглашена на ужин. В разговоре, что игриво ложился в отменный, обильный стол (наш проказник, давясь, нахваливал хортопиту, пирог с травами, — далее залихватские песни грека под гитару, затем выступление Егора, «Рушник» в дивном исполнении Оксаны со вторым голосом супруга и наконец, разумеется, сиртаки), он на очередное «Ксанты» сделал созвучное обращение Ксантиппа, пытаясь подмазаться к греку знанием евоной истории, имея в виду жену Сократа и намекая на мудрецовскую общность. Однако в бровях Аристотеля мелькнула морщинка, и прозвучало возражение в том духе, что Ксанты отнюдь душевный человек. Егор тут же вспомнил, что Ксантиппа у греков суть имя нарицательное для стервозной жены. Что-то там существовали постоянные упреки, заканчивающиеся окатыванием муженька из ведра, и изречение Сократа: «Громы Ксантиппы предвещают дождь». И тут же — вот где свезло — стукнуло, что недавно прочел Егор историческую справку-опровержение.

— А вот и не хмурьтесь, — возликовал парень, — Ксенофонт в «Пире» характеризует Ксантиппу несносною исключительно из риторических соображений, дабы представить методу учителя. Да и сам тот признает логику всадника и горячей лошади. В воспоминаниях же и Ксенофонт и Платон утверждают сердоболие и заботливость предмета разговора.

Мэр полез сверяться и был зело умащен…

Следует рыбацкий городок Каш (Турция), весь в фелукках и прогулочных гулетах, на сотню тысяч постоянных и почему-то с множеством англичан. До крайности аккуратные брустверы волн, узоры плюшевых скал и горы облаков с ослепительными вершинами, беспорядочные каскады современных, симпатично — архитектурно — сидящих домов. Опять денек в зачет… Затем Фетхие, турецкие бани (хамам). Руки-то тебе здоровенный турок выворачивает, гуляет-то по спине коленями только так, и все цокает, слова неизвестного значения тявкает. Сами понимаете, все это между огромными посиделками в ресторане с обжорством и питием на диву немцам и прочим саксам, что любуются и укоризненно ворчат междометиями. Егор репликами по этому поводу щеголял:

— Варвар — это просто чужак, от «бар-бар», так для греков звучала неродная речь. Возьмите современное «гыр-гыр».

Порт Гёчек, дальше остров Родос, здесь неумеренный на солнце Егор пошел линять до озноба. Впрочем, на моле стоят изваяния Оленя и Оленихи вместо Колосса Родосского, от которого различимы одни намеки на конечности. Зачем животные? А черт его знает… Во-первых, озноб, ну и конечно, обжорство с питием. Как раз тут отменный суп — не до фауны… Однако для сведения: в рестораны не ходите, где иностранцы — дорого и невкусно. Шуруйте в таверны, подальше от берега. Увидите сидящих греков — на приступ.

Итак, Мармарис, вот и продуманный пункт путешествия — Мармарис рэйс уик, парусная регата. Пять дён. С утра попер — дело к ноябрю, ветра стоят — и после обеда обратно. Всемером. Сюда — иные ровно к гонке — подъезжали ребята с Урала в основном, и из столиц бывалоча. Главным образом бизнесприятели Володи. Позже Егор и своих стал подключать. Баб — любовниц преимущественно (в иной год и жены снаряжались) — оставляли на берегу, пусть плоть подогревают.

До двухсот с лишним лодок собиралось. Соревновались дивизионами, посудин по двадцать пять — отчаливали группы с интервалом в полчаса.

Крапчатые, подернутые мелкой зыбью валкие, зрелые, несколько усталые волны неукоснительно и неравномерно шныряют, ныряют, разливаются, бегут вперегонки, совершаются, делают свое дело. На замысловатых ребрах, гранях, перекатах — в этом геометрическом бесчинстве отбивает пляску, разваливается пятнами, что у жирафа, кружевная пена. Угрюмые недра титана лукаво равнодушны. Чайки, сердито вереща, полосуют, пикируя, небо в лиловом и ультрамарине. Дельфины порой затейливо толпятся — выпрыгнув, плюхаются боками в воду, поросята этакие, хвостятся шлейфами пузырьков. Безучастно и придирчиво вникает гниловатый и спесивый запах. Наяривает мертвый шум.

«Натали» (стоп — тогда еще Люська) — в первом дивизионе, то есть из самых приличных, в этом году пурпурный флаг. Он кичливо треплется на корме, порой радикально всхлопывает, и все косятся на капитана, ожидая вероятной команды. В общем, хорошо.

Впрочем, без приключений в первой же на Егоровом веку гонке не остались (дальше ничего подобного). На старте пробили борт выше кранца. Там обычная толчея на встречном ветре (бейдевинде), каждый выбирает произвольный галс — как находит сподручней — но если ты на правом, идущий левым должен уступить. Попался невоспитанный немец, тюкнул кормой.

— Фашист! — кричали наши орлы.

— Доннэр вэтэр! — парировал фриц.

И на обратном пути парню из Челябинска при непроизвольном повороте фордевинд крепко досталось по голове гиком — на другой день синяком покрылся и головой страдал. Хорошо, ухватился за леер, удержался, а так бы неизвестно чем кончилось («чуть не гикнулся», морщась, улыбался страдалец). Кстати, за элементарную перевязку в местной клинике триста пятьдесят евро вынь.

Однако. Каждый день ввечеру пати. Спонсоры организовывают. Шведский стол, лопай сколько вопрется, алкай. Правда за крепкие напитки — вискарь, конъяцкий — платишь. И платили, ибо ну не сухоньким же и пивом урезониваться, когда вокруг до пары тысяч своей энд инодержавной братии… Черт, с кого бы за продакт плейсмент содрать!

Закат. Волшебная зарница в топке времени. Сушащая горло волглость, вкрадчивый перебор гальки, прочий томящий плоть и всякому отлично знакомый кадастр неумолимых штучек. Волна плотоядно урча, облизывает скалы, верхушки мачт уютно и вразнобой покачиваются в багряной полосе, и ответственно следует, что дневник жизни солидно нетронут. Обескураженный универсум, напичканный флегматично-мятежными мирами, наклонился над личностями.