В свете новых требований, предъявляемых к идеологической работе, обращение верующих к атеизму представлялось более важной задачей, чем инструктивные установки перед отрядом пропагандистов. Но даже если по вопросу о превращении «Науки и религии» в популярное издание удалось достичь консенсуса, участники дискуссии отмечали, что массы все же остаются вне зоны воздействия. Окулов заявил, что «у нас журналов много, но ни газет, ни журналов нет массовых, нет в них конкретных социологических исследований. Ведь даже в таких крупных городах, как Воронеж, много людей не читает газет, не слушает радио, даже не ходит в кино». Указав, что в РСФСР насчитывается 23 миллиона человек «с низшим образованием», он задал вопрос: «Что для этих людей в духовном отношении делают наши газеты?»590 Специалист по истории философии Мовсес Григорьян согласился с тем, что атеисты должны найти путь к этим «малограмотным» людям: «Если мы сумеем оторвать эту массу от религии, то это будет решение основной задачи». Он доказывал, что реформу журнала нельзя рассматривать как отступление от его атеистической миссии: «Надо популярным, увлекательным языком утверждать новое миропонимание, убедить человека, что есть какая-то другая духовная опора. Это и есть основная атеистическая направленность. Воспринимать это как отход от атеистических проблем неверно»591.

Тем не менее даже если атеисты были согласны с тем, что успех пропаганды зависит от их способности воздействовать на массы, они сходились в том, что «перестройку надо проводить очень осторожно»592. Дмитрий Угринович, заведующий кафедрой диалектического и исторического материализма гуманитарных факультетов Московского государственного университета, отмечал, что «Наука и религия» станет первым советским печатным изданием, поднимающим вопросы духовной жизни. Если журнал «Наука и жизнь» опирался на давнюю традицию научно-популярных изданий, делавших науку доступной для масс, то атеизм все еще должен был искать общий язык с рядовыми советскими людьми. В результате журнал столкнулся с проблемой, свойственной всей советской идеологии: как удержать равновесие между массовыми запросами и идейной чистотой, удовлетворять запросы потребителя и в то же время выполнять политические и педагогические функции?593 Атеистам был нужен журнал, который затрагивал бы духовные проблемы и давал ответы на экзистенциальные вопросы, чтобы привести читателя к идеологически правильным выводам о месте религии и атеизма в жизни советского общества.

Атеистов также беспокоило, что, обращаясь к массам, они упустят из виду атеистические кадры, поскольку для пропагандистов атеизма «Наука и религия» была одним из немногих – если не единственным – источником атеистических материалов. В. Е. Чертихин, возглавлявший атеистический отдел Госполитиздата, предупреждал:

П. И. Сумарев, преподаватель философии в Институте железнодорожного транспорта, поделился своими соображениями: «Атеистическая пропаганда сложна и многогранна, она ведется и в ВУЗах, и среди верующих в Домах культуры, избах-читальнях, но нет единого центра, мы не знаем, где, что делается»595. В середине 1960‐х гг. центры атеистической работы – Московский планетарий, Дом научного атеизма в Москве, ГМИРА в Ленинграде, а также недавно учрежденный Институт научного атеизма (ИНА) – лишь начинали координировать атеистическую работу во всесоюзном масштабе. Реальность состояла в том, что для большинства атеистических кадров из провинции Москва и Ленинград оставались недоступны. Действительно, в адрес партийного руководства и общества «Знание» регулярно поступали жалобы и просьбы провинциальных пропагандистов, нуждавшихся в систематической подготовке и в атеистических материалах большего количества и лучшего качества. Даже при своих скромных тиражах «Наука и религия» была единственным широкодоступным атеистическим периодическим изданием в Советском Союзе.

Необходима была и площадка для общения атеистических кадров, поскольку ошибки в атеистической работе носили повсеместный характер. И. К. Панчин, преподаватель кафедры атеизма Московского технологического института пищевой промышленности, доказывал, что лишь немногие атеисты преодолели традицию 1920–1930‐х гг. – делить людей на атеистов и верующих596. Юрий Стельмаков, аспирант недавно созданной кафедры истории и теории атеизма и религии МГУ и сотрудник отдела пропаганды ЦК ВЛКСМ, также настоятельно подчеркивал, что атеизм должен выйти за рамки простых противопоставлений и разоблачения религии, должен воспринимать сложную динамику религиозности сквозь призму индивидуальной психологии и личного опыта597. Он напомнил своим коллегам, что стандартная формула, применяемая для объяснения религиозности людей – «человек попал в беду и его затащили в секту», отличается «вредным примитивизмом», поскольку «у человека назревает сначала такая потребность, а церковники этим пользуются и человек не затягивается, он сам идет в секты». Стельмаков упрекал атеистическую пропаганду в том, что она ведется примитивно, на уровне использования банальных противоречий в таком роде – космонавты полетели в космос, значит, бога нет, поскольку они его там не видели, и так далее. Он побуждал атеистов вместо этого стараться охватить всю сложность человеческого опыта, ссылаясь на «удачное» письмо, напечатанное в первом выпуске журнала, где было сказано, что Библия так же противоречива, как сама жизнь. По мнению Стельмакова, это высказывание удачно, поскольку в нем отражено несовершенство человеческого разума. Именно так часто возражают пропагандистам прогрессивные верующие, отвечая на все их доводы, что космонавт был ограничен стенками своего космического корабля и не мог видеть бога, что бог на самом деле пребывает в сердце человека или в бесконечности. В конечном итоге, заключил Стельмаков, пропагандисты атеизма отталкивают верующих тем, что пытаются подменить правду жизни правдой факта598.