– Фон Кнобельсдорф тобой доволен? – спросила Герти.

Макс впился зубами в картофелину. За обедом у него не было аппетита, но сейчас он был ужасно голоден. У Макса не было сил даже на то, чтобы ответить жене.

– Так фон Кнобельсдорф теперь тобой доволен? Можем мы наконец избавиться от этого крокодила? Совершенно дурацкая ситуация – жить по соседству с этой тварью.

– Фон Кнобельсдорф сам воплощение абсурда. Он сумасшедший, – заявил Макс.

– Я уверена, что ты преувеличиваешь.

Макс смотрел на свою жену и, вместо того чтобы восхищаться ее красотой и снисходительностью, впервые в жизни воспринял их как оскорбление. То, что она вынуждена существовать в этом варварском мире, казалось ему неуместной шуткой. И Максу захотелось разнести его в щепки.

– Сегодня под непосредственным руководством господина оберштурмбанфюрера я замучил до смерти одну очень симпатичную старенькую цыганку. В течение ближайших нескольких недель мы отыщем в лагерях пары родственников. Во время некоторых экспериментов мы не будем говорить, допустим, брату, что убиваем его сестру, в других – будем. При этом мы станем наблюдать за реакцией испытуемых, отслеживая паранормальные явления. А фон Кнобельсдорф тем временем будет находиться вместе с одиннадцатью такими же психами в Северной башне, где они будут медитировать вокруг отсеченной головы своего коллеги по СС в надежде установить контакт со сверхъестественными силами, неизвестными и, скорее всего, несуществующими. Хочешь еще вина?

Он подлил жене вина в бокал.

– Да, это действительно абсурд, – согласилась Герти.

Вопреки ожиданиям Макса, его слова ничуть ее не шокировали.

– Вот именно. Так что на этом фоне крокодил уже не кажется мне столь уж отвратительным.

– Тем не менее крокодил – это очень неудобно. Наверное, мне нужно самой поговорить с фон Кнобельсдорфом. Иногда для того, чтобы решить вопрос, требуется вмешательство женщины.

– Нет! – воскликнул Макс.

Он не хотел, чтобы его жена приближалась к этому человеку.

Герти спокойно пригубила вино.

– Как скажешь, дорогой.

Сны, тревожившие фон Кнобельсдорфа по ночам, были уникальны для оккультиста. Он видел себя мальчиком, который идет по родному городу. Увидев кондитерскую, он зашел туда и купил самый большой шоколадный батончик на свете – больше его самого. Такие вот дела. Никаких тебе демонов, никаких богинь, никаких зловещих духов, возникающих из языков пламени. Но фон Кнобельсдорф всю жизнь посвятил оккультным наукам и поэтому не желал видеть во сне шоколад. Он хотел видеть ангелов и бесов.

Как правильно предположил Харбард, ум фон Кнобельсдорфа был организован не так, как у обычных людей. Нормальное человеческое сознание напоминает хор, отдельные участники которого либо спелись, либо нет. Соответственно, они либо создают благозвучную мелодию, либо впадают в диссонанс; там есть свои уровни и взаимодействие, басовые партии и сопрано. Сознание же морального урода фон Кнобельсдорфа было скорее похоже на протяжную ноту – надрывно пронзительную и неослабевающую. Он вожделел власти и влияния, но более эффективно проявил бы себя в качестве солдата на поле боя, где его брутальная решительность и целенаправленность были бы достоинствами. Оберштурмбанфюреру гораздо труднее было разобраться в человеческой чувствительности, которой он сам был лишен. Бессмысленно тридцать лет учиться играть на трубе, если у тебя нет пальцев.

Однако Герти Фоллер – или сущность, которая видела мир ее глазами, – обладала поразительной чувствительностью; чувствительностью, которой не могли помешать ни стены, ни дверные замки.

Итак, в Северной башне, в комнате ордена Черного Солнца, где в круг, спинками к высоким сводчатым окнам, были расставлены двенадцать тронов, а на полу была изображена многорукая свастика, среди мрамора и позолоты зала, в котором за пять лет медитаций эсэсовцам лишь один-единственный раз явилось видение, как они считали, Одина, сидел фон Кнобельсдорф и отрешенно стучал в полученный от Харбарда барабан – в тщетной надежде, что мифы о его далеких предках окажутся былью.

Поев, Макс застыл на месте, уставившись в одну точку; он просто сидел за столом – не курил, не пил, не читал. Некая сущность в образе его жены стояла у него за спиной, гладила его по голове и пела очень странную песню:

Хотя смысл песни был тревожным, на Макса она действовала успокаивающе. Он представил себе жену с пучком овечьей шерсти в руках; Герти аккуратно вытягивала волокна и скручивала их в единую нить. «С моей женой все будет хорошо, – подумал он. – Она-то каким-то образом со всем справится».

– Что происходит? – всполошилась Герти, оказавшись во сне в чертоге мертвецов.

– Волку нужна хитрость, моя дорогая, – ответил ей чей-то голос. – Помните волка? Я призываю и запутываю его.

Песня за спиной у Макса тем временем продолжалась:

Фон Кнобельсдорф, медитировавший всего несколько часов, вдруг почувствовал какое-то странное волнение. Это не было божественное видение, которого он жаждал всей душой, – иногда, когда очень долго ждешь автобуса, в конце концов начинает казаться, будто слышишь вдалеке шум его мотора; нет, это было нечто более основательное, какое-то сотрясение глубоко внутри него. Фон Кнобельсдорф огляделся по сторонам. Узкие сводчатые окна зала были уже не окнами, а дверными проемами, через которые он мог уйти. Оберштурнбанфюреру пришлось сдерживать себя, чтобы не расплакаться от радости. Его долготерпение и вера были вознаграждены.

В окровавленном подвале, сотрясаемом взрывами бомб, взгляд Кроу, связанного и пришпиленного к полу, затуманился. Когда же зрение к нему вернулось, он был уже совсем в другом месте. Кроу сидел на широком черном пляже, а за спиной у него высился черный чертог, поблескивавший извивающимися змеями. У входа в строение громадная змея высоко подняла голову и с шипением выпустила в небо фонтан яда. Раскрашенного человека, колдуна, нигде не было видно. Как не было видно и Ариндона.

Герти продолжала петь, поглаживая мужа по голове:

– Зверя? Вы сказали «зверя»? – переспросил фон Кнобельсдорф со своего места в рыцарском зале.