На фотографиях поражало его внешнее сходство с покойным Нисангеймером: такой же низкий лобешник, маленькие глазки, отвислые щеки, двойной подбородок и жирный загривок. Они даже стриглись одинаково – коротким щетинистым бобриком. Скажу больше: вся их родня и – шире – весь круг привилегированных семейств с самого начала показался мне скопищем жирных зомби, воняющих потом, насилием и убийством. Наверно, я ошибалась. Даже наверняка – ведь я регулярно видела этих людей на экранах телевизоров и компьютеров. Там они, напротив, выглядели подтянутыми, благообразными, улыбчивыми интеллигентами.

И все же, все же… Теперь я ничего не могла поделать с исходящей от них вонью горелого фалафельного масла. Не знаю, что на меня напало. Я сидела перед компом до самого утра. Утром, когда, подремав часа полтора, я встала с постели, Мики смотрел на меня с тревогой. Он сказал, что отвел малыша в школу и что мне срочно надо выпить кофе. Я кивнула и снова открыла компьютер. Это продолжалось неделю; вонь только усиливалась, и я не знала, как с нею бороться. Все это время меня трудно было назвать примерной матерью и полезным партнером. Потом Мики надоело, он отнял у меня комп, усадил напротив и взял мои руки в свои – крепкие надежные руки Мики Шварца, профессионального хитмана и Божьего заместителя.

– Бетти, я знаю, что с тобой, – сказал он. – Со мной тоже такое случалось. Это натуральный посттравматический шок. Не как у симулянта Авгина, а настоящий. Ты, главное, не молчи. Просто открой рот и говори. Пожалуйста.

Я посмотрела вниз – мои руки в его ладонях казались такими слабыми и беспомощными, что хотелось плакать.

– О чем говорить?

– Неважно о чем – просто говори.

Я открыла рот – попросить, чтобы отстал от меня с этими своими штучками, тоже мне, психиатр нашелся – и вдруг завыла абсолютно неожиданно для себя самой. Завыла, как, видимо, воют на луну гиены – отверженные, ненавидимые и презираемые всем миром поедатели мертвечины. Мики не удивился. Он обнял меня, прижал, зашептал что-то утешительное. Потом стало легче, я легла спать, и вони почти не чувствовалось. Проснувшись, я обнаружила, что Мики спрятал комп и ни за что не соглашается отдавать. Вечером, уложив Арика, мы сели на балконе перед пустыней и бутылкой вина.

– Я думал, что знаю, чего ты хочешь, но сейчас уже не уверен, – сказал Мики после того, как мы молча выдули по два бокала. – Серьезно, Бетти. Разве не ты говорила, что надо заканчивать с нашим занятием? Что нам не настолько нужны деньги, чтобы носиться по всему миру, ликвидируя подлых мужей и стервозных жен. Что настала пора найти приличную работу в офисе, пять дней в неделю с восьми до четырех тридцати. Ведь говорила, так? И вот, я согласен. Согласен! Объясни теперь, почему ты даже не дослушала, когда я завел этот разговор неделю назад? Не дослушала, вскочила и побежала к своему дурацкому компу… Думаешь, решение далось мне легко? В чем вообще дело?

– Мики, Мики, Мики… Дорогой мой Мики… – пропела я.

– Уже страшно, – усмехнулся он.

– Как ты себе это представляешь, милый? Хитман Мики Шварц в кабинете, в комнате заседаний, на корпоративной вечеринке. Хитман Мики Шварц, принимающий на работу программиста. Хитман Мики Шварц, увольняющий…

– Хватит! – оборвал меня он. – Как-как… так и представляю. Почему тот тип из «Гиля», с которым я сидел в ресторане, может, а я нет? Что я, хуже? И почему ты сейчас думаешь об этом иначе, чем раньше?

Я встала, подошла к нему вплотную, наклонилась близко, зрачки в зрачки.

– Потому что я видела тебя, Мики, там, с Авгином, – я произнесла это очень тихо, почти прошипела. – Видела твои глаза, когда ты схватил его за грудки. Слышала, как ты рычал диким зверем. Как ты едва не зарезал его – просто так, без причины. Сам-то ты это помнишь?

Он отвел взгляд. А что он мог возразить?

– Мы с тобой инвалиды, Мики, – все тем же едва слышным шепотом продолжила я. – У тебя посттравма, у меня посттравма, мы оба сумасшедшие, и это не лечится. Нам очень повезло найти друг друга, но мы можем слететь с катушек в любой момент. Скажи, как человек с такими скользкими катушками будет сидеть пять дней в неделю в кабинете по восемь с половиной часов, улыбаться, извиняться, егозить и елозить, а в оставшиеся два дня жить нормальной семьей, ездить за продуктами в супер, посещать синагогу, а в День независимости жарить шашлыки с соседями? Сколько ты так протянешь, Мики? Месяц? Два? Мой прогноз: не больше десяти дней. Мы с тобой заведомо неспособны жить нормально, потому что мы с тобой ненормальны – вот так, просто. Ты не в состоянии выжить без своего проклятого адреналина, потому что только так – страхом – глушится другой страх, намного более страшный, который живет внутри и от которого не избавиться. Скажешь, я не права?

Мики молчал. Я бы не удивилась, если бы он в тот же момент взял меня за горло и придушил. Возможно, я бы даже обрадовалась, не знаю. Одно несомненно: это желание наверняка промелькнуло в его голове. В его сумасшедшей на всю голову голове.

– И что же нам делать? – хрипло вымолвил он. – Что ты предлагаешь?

Не знаю, что со мной сделалось. Я в жизни не произносила речей, если не считать сказок, которые мне приходилось придумывать Арику перед сном – он предпочитал их любым книжкам. Но тут я открыла рот, и из меня полилось. Думаю, это тоже был вой, похожий на давешний, только теперь я выла словами.

Я выла о том, что мне обрыдло чувствовать себя изнасилованной. Что это чувство захлестывает мою душу, как волна грязи из-под колес проехавшего автомобиля, всякий раз, когда я вижу изнасилование или даже просто узнаю о нем. Что я не могу избавиться от этого зверя, что он сильнее меня и продолжает расти – расти и требовать действия. Что в моих ноздрях постоянно копошится мерзкая вонь горелого фалафельного масла и нисангеймерского пота. Что раньше я думала, будто дело только во мне – маленькой девушке из Джей-Эф-Кей, впервые изнасилованной в восемь лет, но теперь поняла, что ошибаюсь. Теперь я вижу, что изнасилование наползает на весь мир вокруг меня, что мне трудно дышать от вони насильников, от всех этих мерзавцев обоих полов и бесполых вообще – от Лотты Вотерс и Ави Нисангеймера, от Кэндис Дорсет и Абд-эль-Хакима, от Йонатана Ольшенблюма и Крейзиканты Сатанаилло. Что я не успокоюсь, пока не очищу воздух от мерзостного присутствия этой хищной орды, этого нового потопа. Что если девушка из Джей-Эф-Кей действительно хочет, чтобы ее перестали насиловать, то она должна выбраться из своего квартала и подрасти до размеров города, страны, мира.

– Вот чего я хочу, Мики! Вот чего я хочу! – кричала я, перегнувшись пополам и уперев в коленки сведенные судорогой руки. – Вот чего я хочу!

Он не перебивал, слушал молча, отрешенно. Потом покачал головой:

– Ну да. Так и оно и бывает: берешь волчонка – получаешь волчицу.

Я бухнулась в кресло. Силы кончились вместе со словами и пришел страх. Каким будет ответ? Хорошо мне было орать, но что случится теперь? Одна, без партнера, я в жизни не справлюсь. Точнее, не справлюсь с жизнью… Как, впрочем, и он без меня. Мы оба отчаянно нужны друг другу – вот только понимает ли это Мики? Мужчины часто ведут себя как малые дети…