Был август: горячий, кровавый и черный.

Тая:

Я почувствовала, что Крис надломился, когда он позвонил мне рассказать об этих событиях. До того я ничего об этом не слышала. Это стало для меня полной неожиданностью.

Я почувствовала облегчение от того, что это был не он, и в то же время невероятную боль от того, что кто-то из них.

Во время разговора я пыталась быть настолько спокойной, насколько возможно. Я старалась просто слушать. Я очень редко видела, чтобы Крис испытывал такие страдания (если вообще видела).

Я ничего не могла сделать, кроме как побеседовать с его родителями за него. Мы очень долго говорили по телефону.

Через несколько дней я поехала на похоронную церемонию на кладбище с видом на залив Сан-Диего.

Это было очень печально. Там было так много молодых людей, так много молодых семей… Это было для меня очень эмоциональное событие, но не только.

Ты чувствуешь себя так плохо, ты не можешь представить их боль. Ты молишься за них и ты благодаришь Бога за то, что он жалеет твоего мужа. Ты благодаришь Бога за то, что ты не стоишь в первом ряду.

Люди, слышавшие эту историю, говорили мне, что моему рассказу недостает подробностей, а мой голос звучит как-то издалека. Они считают, что я использую мало слов для описания событий, даю меньше деталей, чем обычно.

Я делаю это неосознанно. Воспоминания о потере двух наших парней жгут меня. Для меня все так же ярко, как если бы прямо сейчас я находился в гуще этих событий. Для меня это как глубокие и свежие раны от пуль, только что пронзивших мою плоть.

У нас была поминальная служба по Марку Ли в Кэмп-Рамади. На нее прибыли «морские котики» со всего Ирака. И я верю, что все армейские части, с которыми мы вместе работали, тоже провожали его. Они очень беспокоились за нас; в это невозможно было поверить. Это сильно изменило меня.

Нас поставили в первый ряд. Мы были его семьей. Здесь было и снаряжение Марка: шлем и ручной пулемет Мк-48. Наш командир произнес короткую, но очень сильную речь: он плакал, и я сомневаюсь, что в зале хоть у кого-то были сухие глаза, — да и во всем лагере тоже.

Когда служба закончилась, каждая часть оставила какой-то знак — шеврон или монету, например. Армейский капитан оставил кусок гильзы от танкового снаряда — одного из тех, которые он выстрелил, идя к нам на выручку.

Кто-то из нашего взвода собрал памятные видеосъемки и слайды Марка Ли, и показывал их этим вечером на белом экране, натянутом на кирпичной стене. Мы немного выпили и много горевали.

Четверо наших парней отправились сопровождать тело домой, в Штаты. Тем временем, пока мы были выведены из первой линии и сидели без дела, я предпринял попытку навестить Райана в Германии, где он проходил лечение. Тони или кто-то еще в руководстве устроил меня на самолет, но к тому моменту, когда все было готово, Райана отправили для дальнейшего лечения в Штаты.

Брэд, которого еще раньше эвакуировали из-за осколка в колене, встретил Райана в Германии и вместе с ним отбыл в Штаты. Это было очень удачно — кто-то из наших был вместе с ним и помогал ему во всем, что ему предстояло пережить.

Мы много времени проводили у себя в комнатах.

В Рамади складывалась горячая и тяжелая обстановка, даже хуже, чем в Фаллудже. Операции проводились в жестком темпе. Мы проводили в боях дни, даже недели, практически без перерывов. Некоторые из нас начали выгорать даже до того, как мы потеряли парней.

Мы оставались в наших комнатах, возмещая потерянные жидкости, и держа все в себе. Я много времени проводил в молитвах.

Я не тот человек, который уделяет много времени внешней стороне религии. Я верую, но я не обязательно стою на коленях или громко пою в церкви. Вера делает мою жизнь легче. Именно так было и в те дни, когда я переживал потерю моих друзей.

Еще со времени прохождения курса BUD/S я все время носил с собой Библию. Я не так часто ее читал, но все же не расставался с ней. Теперь я открывал ее и читал отдельные места. Потом я пролистывал несколько страниц, снова читал немного, и снова пролистывал.

Когда весь этот ад разразился вокруг меня, мне становилось легче, если я осознавал себя частью чего-то большего.

Я очень обрадовался, когда узнал, что Райан будет жить. Но все затмевала мысль: почему не я был на его месте?

Почему это все случилось с «молодым»?

Я много видел боев; я чего-то уже достиг. У меня была моя война. Это я должен был оказаться на обочине. Я должен был ослепнуть.

Райан никогда не сможет увидеть свою семью, вернувшись домой. Он никогда не почувствует, насколько все красивее, когда ты снова дома, не увидит, насколько лучше выглядит Америка после разлуки с ней.

Ты забываешь, насколько прекрасна жизнь, если у тебя нет возможности увидеть вещи, подобные этим. А у него ее никогда не будет. И кто бы что ни говорил, я чувствую себя в ответе за это.

Мы были на войне уже четыре года, прошли через бессчетное число щекотливых ситуаций, и не потеряли еще ни одного «морского котика» убитым. И похоже, что как раз тогда, когда боевые действия в Рамади, да и во всем Ираке, пошли на спад, мы особенно жестоко пострадали.

Мы думали, что нас отправят домой, даже несмотря на то, что нам оставалось провести в командировке еще около двух месяцев. Мы все знали про политику — два моих первых командира были сверхосторожными трусами, делавшими на этом карьеру. Поэтому мы боялись, что война для нас закончилась.

Вдобавок у нас не хватало семерых, то есть почти половины взвода. Марк погиб. Брэд и Райан находились в госпитале по ранению. Четверо отправились домой, сопровождая тело Марка.

Неделю спустя после того, как мы потеряли наших парней, командир пришел к нам, чтобы поговорить. Мы собрались в столовой на базе Шарк и слушали его короткую речь.

«Решать вам, — сказал он. — Если вы скажете, что с вас довольно, я пойму. Но если вы снова решите идти в бой, я дам вам свое благословение».

«Да вот еще, — сказали все мы. — Разумеется, мы готовы. Мы ждем приказа». И так оно и было.

Чтобы довести численность до штатной, к нам присоединилась половина взвода, находившегося на отдыхе. К нам также прикомандировали нескольких парней, закончивших подготовку в качестве бойцов SEAL, но еще не получивших назначения во взвод. Вот уж действительно — «молодые». Идея состояла в том, чтобы дать им представление о войне, дать почувствовать, куда они попали, прежде чем их начнут готовить к главному событию. Мы были с ними исключительно осторожны — их даже не выпускали на операции.

Будучи «морскими котиками», они закусывали удила, но мы осаживали их, рассматривая их поначалу как мальчиков на побегушках: «Эй, иди поставь „Хаммеры“ по линеечке, чтобы мы могли ехать». Это была своего рода защита; после того, через что нам пришлось пройти, мы не хотели, чтобы их подстрелили.