Но мы, конечно, не забывали о дедовщине. Одного бедолагу мы побрили. Совсем. И голову, и брови тоже. А потом с помощью клея из баллончика прилепили обратно его волосы.

Когда процедура была в самом разгаре, у входа появился другой «молодой». «Ты ведь не собираешься сюда заходить, верно?» — предупредил его один из наших офицеров.

«Молодой» заглянул внутрь и увидел, что его приятеля бьют.

«Собираюсь».

«Ты не собираешься сюда заходить, — повторил офицер. — Это добром не кончится».

«Я должен. Это мой друг».

«Это твои похороны», — сказал офицер (не помню точно, эти ли слова, или какие-то другие, но смысл был такой).

«Молодой» номер два вбежал в комнату. Мы с уважением отнеслись к тому обстоятельству, что он пришел на выручку своему товарищу, и окружили его заботой. Затем мы его тоже побрили, связали их вместе скотчем и поставили обоих в угол.

Всего лишь на несколько минут.

Мы также издевались над «молодым» офицером. Он получил почти все то же, что и остальные, но перенес эти испытания не слишком хорошо.

Ему совсем не понравилось, что с ним могут плохо обращаться какие-то грязные контрактники.

В разведывательно-диверсионных отрядах SEAL к званиям особое отношение. Не то чтобы к ним вообще не было никакого почтения, но этого явно недостаточно, чтобы пользоваться уважением.

В BUD/S к офицерам и контрактникам отношение одинаковое: как к дерьму. А уж если ты прошел через это и попал в отряд, то ты — «молодой». Опять же, ко всем молодым отношение одинаковое: как к дерьму.

Большинство офицеров воспринимают это нормально, хотя иногда случаются исключения. Правда заключается в том, что отрядами, по большому счету, руководят старшины из числа контрактников. Шеф обычно имеет от двенадцати до шестнадцати лет выслуги. Офицер, только что пришедший во взвод, как правило, прослужил намного меньше, причем не только в SEAL, но и во флоте вообще. Чаще всего он попросту дерьма не пробовал. Даже у старшего офицера может быть четыре-пять лет выслуги.

Таким образом устроена эта система. Если офицеру везет, он может получить целых три взвода; после этого он становится командиром спецподразделения (или чего-то наподобие этого) и больше не работает «в поле». И даже до того по большей части офицер занимается административной работой и вещами наподобие деконфликтации (это процесс, позволяющий избежать попадания войск под «дружественный огонь»). Очень важные вещи, но все это не то же самое, что рукопашная схватка. Когда дело касается вышибания дверей или оборудования снайперской огневой точки, офицерский опыт чаще всего не простирается глубоко.

Бывают исключения, конечно. Мне довелось работать с отличными опытными офицерами, но чаще всего офицерские познания о том, что «низко и грязно», в бою не идут ни в какое сравнение с опытом солдата, имеющего за плечами много лет боев. Я подтрунивал над нашим лейтенантом, что, когда мы пойдем на очередной захват, он ворвется в дом не с винтовкой в руках, а с тактическим компьютером.

Дедовщина помогает напомнить вам, кто есть кто на самом деле, и кто как выглядит, когда дерьмо наброшено на вентилятор. Она также показывает окружающим, чего ожидать от «молодых». Сами подумайте, кого бы вы предпочли иметь сзади себя: парня, который прибежал спасать своего товарища, или офицера, проливающего слезы по той причине, что его обидели грязные контрактники?

Дедовщине подвергаются все «молодые», чтобы они понимали — еще не все дерьмо им известно. В случае же офицера она служит напоминанием, что доза скромности никому не повредит.

У меня были хорошие офицеры. И лучшие из них все без исключения были скромными.

Мы возвращались к работе не спеша, для начала организовав совместное с армейцами снайперское наблюдение. Наши операции должны были продлиться ночь или две в деревне Инджун. Там на самодельном взрывном устройстве подорвался танк, и мы должны были обеспечивать безопасность, пока его не отремонтируют. Работа была несложная, проще, чем обычно. Мы не отходили далеко от опорного пункта, а это означало, что у нас мало шансов попасть под серьезный обстрел.

Когда мы почувствовали, что мы снова в игре, мы начали активизироваться. Мы пошли глубже в Рамади. Мы никогда не были возле дома, где погиб Марк, но мы снова находились в этом районе.

Мы видели это так: мы вернулись и мы достанем тех, кто это сделал. Настанет час расплаты.

Однажды мы расположили свою огневую позицию в одном из домов. После того как мы уничтожили нескольких боевиков, пытавшихся установить СВУ, мы сами оказались под обстрелом. Кто-то использовал против нас мощную винтовку, а не привычные автоматы Калашникова — возможно, это была СВД[114](русская снайперская винтовка), потому что пули пробивали насквозь стены нашего дома.

Я был на крыше, пытаясь определить, с какого направления ведется огонь. Внезапно я услышал характерный звук несущего винта приближающегося ударного вертолета Apache[115]. Я заметил, как он завис на мгновение, после чего развернулся и начал выполнять атаку наземной цели.

Он пикировал на нас.

«Элементы быстрой идентификации!» — заорал кто-то.

Должно быть, это я кричал. Все, что я помню, это то, как мы торопливо разворачивали панели быстрого распознавания (попросту куски оранжевого материала, которые обозначают передний край для своей авиации). К счастью, летчики вовремя это увидели и прекратили атаку в последний момент.

Наш радист был на связи с вертолетами армейской авиации как раз перед началом атаки, и сообщил летчикам наше местоположение. К сожалению, оказалось, что обозначения на их картах не совпадают с нашими, и, увидев на крыше людей с оружием, они сделали неправильные выводы.

Мы совсем немного работали с «Апачами» в Рамади. Вертолеты были весьма полезны не только из-за мощного бортового вооружения (пушки и ракеты), но и благодаря своим разведывательным возможностям. В городе не всегда можно понять, откуда по тебе стреляют; имея глаза над собой и возможность поговорить с обладателем этих глаз, ты легче можешь разобраться в происходящем. (У пилотов «Апачей» были свои правила ведения боевых действий, отличавшиеся от наших. Особенно это касалось применения ракет «хеллфайр», которое допускалось только против наземных вооружений повстанцев с расчетами. Это было частью стратегии минимизации сопутствующего ущерба.)