Отсюда, из Кызыла, я увидел, что слова мои были пошлы и неуместны. Как патетическое воззвание, отправленное на фронт в разгар военных действий. Не до разных цветов было в Кызыле. По крайней мере, Скобелеву.

Мы сидели с ним вечер за вечером за бутылкой «контрафактного» коньяка под тусклой лампой его кухни и впервые никуда не бежали, не подталкивали друг друга, не провоцировали, впервые веселились через силу. И впервые в жизни он не наведался ко мне в гости, не поздоровался с родителями. И я впервые его не позвал. И не позвали они.

Что-то с хрустом переломилось в Туве в последнее время. Люди балансировали на краю, пытаясь сохранить равновесие, одной ногой стоя на тверди, другой мотая в бездне.

Кто-то, не удерживаясь, проваливался.

Мне почему-то казалось, что, какие бы ни были волны, такие, как Сашка, всегда будут стоять. Вот он – высокий, элегантный, с кудрявой шевелюрой, идет небрежной походкой по Кызылу, и тувинские девушки и пацаны смотрят на него, нездешнего, с удивлением и восхищением. В разные годы он проявлял себя в разных амплуа. Поэта-гитариста. Подающего надежды юриста. Преподавателя в университете.

Когда я приезжал в студенческие годы из Красноярска, первым делом я заходил к нему – автобус прибывал в Кызыл в пять утра и остановку делал аккурат возле Сашкиного дома. Какие-то 15 лет назад подобные ночные визиты были обычным делом. На полке в комнате Сашки лежали стопочкой мои письма.

Почему Сашка опустился? Я пенял на Скобелева – его влияние: пили всегда вместе, но крепкий Скобелев умел выкарабкиваться наружу, а Сашка – нет, и не сумел. Скобелев винил самого Сашку – несамостоятельного и малодушного, как показала жизнь. А также его маму – добрая и отзывчивая, она чересчур пеклась о Сашечке: чуть что – он к ней, а она выручать. Сам Сашка ни с того ни с сего во всех своих бедах обвинил отца, якобы тот, уйдя из семьи много лет назад, лишил его – сына – опоры, и эта трагедия с тех пор изъедала его изнутри, он, отец, во всем виноват!

– Да и делать, честно говоря, больше в Кызыле нечего, Серега, – говорил мне Скобелев. – Забава тут только одна – водка.

Так или иначе, друг наш остался без работы, потом снова без работы. Его то и дело видели среди бела дня в самых разных концах города – оборванного, шатающегося, сшибающего копейки на бутылочку, если повезет – спирта, если нет – боярышника. Гражданская жена родила ему сына, и временами счастливого папашу заставали на улице пьяного в обнимку с закутанным в одеяло малышом.

«Сашка ночью на такси с маленьким сыном заезжал, – с тревогой сообщала мне мать по телефону. – Денег срочно занимал…»

Тогда же он начал воровать, вряд ли отдавая себе отчет, что творит. Воровал у родных, у друзей, у того же Скобелева.

«Бухаем втроем вместе с моим батей, вдруг Саша исчезает, а вместе с ним пропадают деньги и телефон».

В это же время он стал бегать. Срывался, невменяемый, с места и бегал по городу, ночью, в поисках чего-то. Или спасаясь от чего-то…

В последние полгода с его номера мне в Петербург (и не только мне) приходили эсэмэски: «Срочно перезвоните – с Сашей беда» или «Саша умер».

А потом однажды позвонил Скобелев и сказал, что Сашу посадили.

– За что? – я не был удивлен.

– За непредумышленное убийство.

И, хмыкая, добавил:

– Только с нашим Сашей такое могло произойти.

Пьяный Сашка в ту ночь познакомился на улице с веселой девушкой, которая сама же предложила ему выпить. Недолго думая, он привез девчонку к себе – у Сашки была однушка, с женой они давно жили раздельно, сын обитал на два дома.

За поцелуями выяснилось, что пылкая красотка – мужик! В парике и накрашенный. И в Туве такое бывает.

– У него возле дивана всегда молоток лежал, – рассказывал мне Скобелев. – Он им вечно ножку дивана подбивал – она все время отваливалась. И, как на зло, этот молоток там под рукой оказался. В общем, все кровью залил… Сам и скорую вызвал, и полиции сдался. Сразу протрезвел.

Сашке дали восемь лет.

Собирается опротестовывать, но, как юрист, признается – шансов мало.

Говорит, что быстро адаптировался в тюрьме, обвыкся.

– Еще бы, – высказывался по этому поводу Скобелев. – Делать ничего не надо. Лежи да ешь! Да передачки от мамы принимай.

В последний раз я виделся с ним лет пять назад: приезжал из Петербурга.

Мы пришли тогда к Сашке со Скобелевым. В квартире воняло спиртом. Сашка голый, в одних семейных трусах сидел на табуретке с разбитой головой. Жена – с ама с расквашенным носом – обмазывала ему зеленкой голову и делала перевязку.

– А-а, – подвывал он, не обращая на нас внимания.

Скобелев только посмеивался.

– Полюбуйся на эту парочку, – хехекал он, раскупоривая бутылку. – Расскажи, Саша, нам о своих подвигах!

Голову Сашке раскроила накануне в пьяном угаре жена. Он в ответ разбил ей нос.

Ушел я почти сразу – я не узнавал старого друга, разговор не клеился. А ему, страдающему от ушибов и похмелья, он, кажется, и не больно был нужен.

В следующий свой приезд в Кызыл я намеренно не встретился с ним, не позвонил, не имел желания: Сашка где-то пил. До лучших времен – думал я тогда. И сейчас так думаю. Семь с половиной ему осталось.

17

Я когда смотрел на этих собак в Кызыле, мне почему-то казалось, что они – чужие. Даже ненастоящие.

Подходит к тебе собака, а ты отворачиваешься. Ты ведь уедешь, и все эти собаки – исчезнут. Они местные, а ты уже нет. Они к тебе не имеют никакого отношения. Как-нибудь устроится. Не стоит переживать.

Мы собрались с родителями на дачу забрать лопаты и вилы, закрыть на зиму тряпками кусты вишни – и мама положила в сумку куриных костей и кусков хлеба, в том числе плесневелого – где она его взяла?

– Это зачем? – не понял я.

– Собакам.

– Каким еще собакам?

Собаки были маленькие и худые, как щенки. Они прятались в бревнах и дрожали от холода. Они рыскали по округе в поисках съестного, а заметив людей – ждали подачки.

Увидев нас, они подняли испуганные уши и завиляли несмело хвостами.

Мама вынула засохший хлеб и отдала им несколько кусков. Кости и еще несколько сухарей она перекинула через соседний забор, где – подойдя ближе – я различил писк: там ощенилась бездомная сука.

Последние несколько кусков положила обратно в сумку.

– Отдай все, – попросил я.

– Там дальше еще есть, – кивнула она в сторону соседней улицы, но потом забыла отдать,