года родители – молодые инженеры-геологи – участвовали в экспедиции по разведке запасов олова и свинца на реке Таштыг. В горах стояли буровые. В речной долине располагался наш рабочий лагерь: три десятка домов, включая столовую, пекарню, баню, клуб с кино, где по вечерам крутили ленточные фильмы.

У нашей семьи был собственный домишко. Сразу за окном его ревел живописный и бурный, прыгающий по огромным валунам Таштыг. От свинца и олова вода в реке была красной.

Когда я задаю себе вопрос – где моя родина? – я теряюсь.

В родном степном тувинском городе? Или в сибирской деревне в Красноярском крае? Или на базе геологов на горном Таштыге?

А ведь есть еще Белоруссия, куда к бабушке ездили мы несколько раз через всю страну и вспоминали с упоением эти визиты многие годы. А потом студенческий Красноярск. А теперь Петербург…

Родина там, откуда вышел. Из города своего. Из деревни. Из экспедиционного лагеря на Таштыге. Та земля, которая всегда рядом со мной. Где бы я ни был.

– Можем на Таштыг съездить, – предложил осторожно отец.

– Давай, – безразлично сказал я.

Я был равнодушен и холоден уже. Родная деревня забрала из меня тепло. Родной город забрал тепло. Остался Таштыг – последний клочок. Но я ничего уже не ждал.

– Посмотришь, какой поселок там забабахали! – блеснул глазами он.

Несколько лет назад разведанное геологами месторождение Таштыг выкупила в аренду российско-китайская фирма – запасы руд были богатые. Построила приличную дорогу через горы. Возвела на месте большой жилой поселок, провела коммуникации, пригнала технику, наняла рабочих – в том числе из Китая, но большую часть местных, из Тувы. Институт, где работал отец, контролировал на выработке экологическую обстановку.

В конце 80-х дорога на Таштыг занимала до двенадцати часов. 50 километров от Кызыла по асфальту, 100 по грязевой колее, еще 100 – по рекам и пересеченной местности. В детстве это казалось нормальным. Тем более не давали унывать люди рядом – водители, геологи, буровики. И атмосфера большой семьи. И общего дела. И маячок, мигающий вдали – поселок, река, свой домишко, столовая, клуб. Отец, который ждет, если едешь с матерью. Или мать, если едешь с отцом. И обратный путь, и снова кто-то из ожидающих родителей. И степной, сухой и душистый город. И уже друзья – Скобелев, Сашка, пришедшие оттуда, из геологического начала…

После строительства русско-китайской фирмой дороги путь на Таштыг сократился до шести часов. Мы решили: утром выезд, там ночевка. Если захотим – останемся еще на одну ночь.

Я тихо радовался, конечно. Возможность сменить душную обстановку кызыльской квартиры, вытряхнуть себя. Оказаться рядом с людьми, с которыми когда-то, четверть века назад, ездил этими же маршрутами. Увидеть долину красной реки, на которой вырос. Знакомую тайгу, каменные скалы. Быть может, подняться с отцом на одну из тех гор, на которых стояли буровые…

Таштыг я не узнал. Даже не нашел красную речку, пусть и скрытую льдом.

Широкие полигоны, выработки, извилистые дороги. Потеснившаяся природа.

Обычный конвейер.

– Русло реки изменили, – объяснил мне отец.

В долине располагался городок из типовых рабочих общежитий – на 200 человек каждое. Ни следа прежнего быта, куда когда-то работники приезжали с детьми, где жили одной большой семьей, где по вечерам ходили в клуб смотреть пленочные киноленты, а по выходным в баню.

Наш поселок был когда-то где-то среди…

– Где он был? – спросил я.

– Туда, дальше, в сторону карьера.

– А буровые?

– На той вершине. И на следующей.

– Да, помню.

– А помнишь, мы спускались с тобой пешком с буровой вечером и по льду шли? И я тебя на санках катил. Это здесь было, на этом месте.

Помню, папа.

– От поселка что-то осталось? наш дом? какие-то постройки? Увидеть бы.

– Нет, конечно. Все снесли.

Нас заселили в блок № 5, в котором царила столь опостылевшая мне уже замызганность и неприютность. Нам выделили машину – объехать территорию, взять пробы с карьера, с фабрики, с канализационного стока.

Перед сном мы взялись вспоминать былое – четверо в одинокой комнате. Но не шли воспоминания, не ложились они на настоящее. Взялись играть старые геологические песни – отец захватил с собой гитару, – но и песни не шли.

Убыли на следующий день. Такие же измызганные, как комната блока № 5, будто поскользнулись на кромке бескрайнего канализационного стока рядом с карьером и упали в грязную лужу.

Горы, тайга, тропы остались нехожеными. Да и какие могут быть горы!

Мне было обидно. Не за себя, а за них троих – чужих, неловких, непрошеных. На которых на этом новом Таштыге в глаза и вслед смотрели с усмешкой и непониманием. И я тоже смотрел с непониманием – неуместный энтузиазм, пустые телодвижения. Не к месту мы тут!..

– Рад, что на Таштыге побывал? – спросил меня отец перед самым отъездом в Петербург – раньше не решался.

– Хорошо, что съездили, – кивнул я.

20

Той весной меня держала на плаву работа. А когда наступило лето – природа. Работа и природа – ничего другого не было. И никого. Не впускал! Там жили двое. Вера. И ребенок, которого не знал.

На выходные я выбирался на озеро Кавголовское, в прямой близости от Петербурга. Собирал продукты на выезд – обязательно картошку для запекания в костре. Наведывался с железной лопаткой в парк, где бегаю, – копал червей: на озере они не водились. С утра заваривал в термосе чай с чабрецом. Взваливал на спину огромный рюкзак лодки, ехал на вокзал, занимал место в электричке, облокачивался о стекло, глядя кругом на пары, семьи, компании, погружался в дрему, дожидался своей станции…

Прибывая на озеро утром или днем, не спеша раскатывал резиновое полотно лодки на траве. Надувал его. Устанавливал между бортами деревянный стол-стул. Делал якорь – находил крупный камень и укладывал его в сетку на борту. Заходил босыми ногами в воду, вытягивая лодку за собой, переваливался внутрь и налегал на весла.

Греб до тех пор, пока не причаливал к одному из соседних берегов или не врезался в тростниковые заросли – рыбное место. Вставал на якорь – медленно опускал на дно нить с камнем. Доставал удочку, долго и неумело возился со снастями, закидывал лесу. И погружался в ожидание, умиротворяющее, но и изматывающее – я желал добычи, но или совсем возвращался пустой, или с пятком окуней или красноперок: рыбы в Кавголовском водилось мало. В каждом плаванье, неловкий, я обязательно терял блесну, крючок, поплавок. Но не обращал внимания. Удочки, рыба были приложением. Главным был сам выезд, смена привычной обстановки, забытье!

Если прибывал на озеро вечером, то старался, не мешкая, выйти на воду, достигнуть противоположного берега, найти место для ночлега, насобирать