– В гриднице князь! Со вчерашнего вечера с другими своя пирует!

Десятник Твердила, плохо от выпитого держась на ногах, шатающейся походкой направился к сеновалу. Там, под навесом, зарывшись с головой в сене, спали какие-то люди.

Из распахнутых настежь окон дружинной избы пахло чем-то сивушным вперемешку с свежезажаренным мясом. Оттуда же доносились невнятные вопли, бабский заливистый визг, матерные крики, при этом при всем сильно разбавленные громким пьяным пением. Младшая дружина – рядовые гридни, детские и отроки – уже вовсю гуляли и веселились, как могли!

Княжеский терем в разгуле не сильно отставал от дружинной избы. В сенях на лавках валялись и храпели сомлевшие за ночь гридни с боярами. В самой гриднице стоял тот еще духан! Дружина пребывала в разной степени опьянения – некоторые стояли на ногах и что-то громко обсуждали при этом, размахивая руками, – наверное, вспоминают прошедшую охоту. Другие сидели за столом и оживленно обсуждали какие-то важные животрепещущие вопросы. Третьи тоже сидели за столом, но помалкивали, пьяно подперев голову руками. Четвертая категория присутствующих просто и незатейливо валялась на полу, рядом с костями и прочими объедками, разбросанными повсюду.

– Сын явился!!!

Князь в изрядно засаленном и испачканном кафтане встретил меня с широко раскинутыми руками. Пришлось идти к нему обниматься и целоваться, при этом строя умилительную рожу и заодно старательно подавляя в себе чувство брезгливости.

Примерно через час князь отключился, как и большинство присутствующих к этому моменту. Две симпатичные, но слегка наклюкавшиеся челядинки взяли князя «под белы рученьки» и повели в опочивальню. Воспользовавшись благоприятным моментом, я потихому сдернул к себе домой. Сильно напиться и опьянеть я не успел, поэтому у себя можно будет заняться какой-либо продуктивной, полезной деятельностью! Хотя сегодня, как назло, скорее всего, будет не так-то просто уединиться и заняться повседневными делами.

Дело в том, что в ходе своих расспросов я установил, что именно с этого праздничного дня начинались традиционные вечерние девичьи посиделки. Причем их было два вида. На рабочих посиделках заготавливали продукты к зиме, шили, пряли, вязали. На посиделках с гулянием приглашались неженатые парни, и работы заканчивались угощением, пением песен, играми и танцами. С этого дня также брал старт осенний свадебный сезон. Боярские дочери, обычно собиравшиеся у вдовиц, устраивали аналогичные гулянья. Придется как-то отмазываться от присутствия на подобных мероприятиях. Хоть какого-либо интереса принимать участие в этих подростковых сборищах у меня было аж ноль целых ноль десятых!

В тереме князя обнаружились три дворянина. С ними отправился назад в Ильинку.

На обратном пути миновать торг просто так, без задержек, не получилось! К обеду выглянуло солнце, небо прояснилось, а народ потихоньку, что называется, разговелся. Казалось, что на рыночной площади собрался весь город – шумные толпы народа беспрерывно двигались и перемешивались. Мое внимание привлек врытый в землю гладко ошкуренный столб, облитый маслом. На его верхушке красовались сапоги, которые пытался достать взобравшийся на столб парень. Этот горе-добытчик резво сучил ногами, вызывая у собравшегося вокруг народа раскаты смеха, при этом не продвигаясь вверх ни на сантиметр, а, наоборот, плавно сползая вниз. Некоторое время и мы с дворянами верхом на конях постояли в этой толпе, наблюдая за происходящим и хохоча вместе со всеми.

Владельцем этого платного конкурса (все желающие взобраться платили определенную таксу хозяину вкопанного бревна) был известный мне скоморох. Кроме того, саму идею этого довольно специфичного развлечения я сам ему пару недель назад подсказал, будучи в гостях у князя на очередной пирушке. Завидев меня, скоморох собрался было ко мне подойти, но я ему подал знак рукой оставаться на месте. Разговоры с ним разводить не было желания, просто хотелось постоять и посмеяться вместе со всеми зрителями.

Все это время сбившиеся в отдельные группы молоденькие девицы не столько наблюдали за соревнующимися, сколько с интересом разглядывали нашу кавалькаду, строя глазки моим сопровождающим, да и мне, грешному. Дворяне, разгоряченные выпитым у князя, под их томными взглядами порывались принять участие в этом конкурсе, но я их быстро остудил, приказав всем ехать домой. Негоже моим дворянам становиться публичным посмешищем.

У заднепровского терема, поджидая меня, отирались боярские отпрыски. С места в карьер, налетев словно вороны, они взялись меня агитировать, зазывая на вечерние гулянья-посиделки. Своих дворян, желающих принять участие в этих игрищах, я отпустил, но сам на увещевания и уговоры не поддавался, ссылаясь на занятость.

Зато этим же вечером моя аскетичная жизненная позиция нашла живой отклик у церковного клира. Церковь все эти языческие вертепы хоть официально и не запрещала, но уж точно не поддерживала и не одобряла. Поэтому в то время как абсолютное большинство народа – и стар и млад – угарно веселились, я без всякой лишней помпы, скромненько так, отметился присутствием на вечерней литургии в главном кафедральном храме города. Такой самоотверженный поступок заслужил безмолвное одобрение не только среди немногочисленной паствы молящихся, но, что не менее важно, моя персона враз набрала очков в глазах церковного клира во главе с епископом. К слову говоря, великий князь, на контрасте со мной, хорошенько проспавшись днем, весь остаток вечера и всю ночь напролет шумно пировал в своем тереме вместе с дружиной, боярами и прочим, с точки зрения церкви, «нечестивым» людом в лице скоморохов, гусляров и с другими такими же безбожными язычниками.

В первых числах ноября берега Днепра уже покрылись ледяной коркой. Проходимой для лодей оставалась лишь относительно чистая стремнина. Ломая веслами первый хрупкий лед, мы спешили попасть из столицы княжества в Гнёздово.

Гнёздово встретило нас не прекращающейся ни на один день стройкой. Часть пополнения все еще ютилась в палатках и землянках. На всех просто не хватало выстроенных деревянных казарм-бараков. Совсем поникшие и промерзшие от осеннего дождя призывники в срочном порядке возводили себе жилье – рубили и шкурили лес и под руководством опытных плотников сооружали длинные жилые клети казарм. Непросушенный лес, конечно, не самый лучший стройматериал, но продолжать жить в привычных им землянках была бы не самая удачная идея. Советской армией достоверно установлено, что сознание перестраивается на новый лад гораздо быстрее, когда бывшего крестьянина окружают совершенно непривычные и невиданные ранее бытовые условия. Скученные казармы для жителей весей, состоящих из десятка домов-полуземлянок, это самый настоящий футур-шок! Поэтому я и стремился перед началом учебы всех их обязательно расселить по казармам.

Вместе со мной прибыла очередная группа рекрутов в количестве двух сотен человек. В срочно достраиваемых гнёздовских казармах, а также во временно реквизированных на нужды армии складских помещениях разместилось более двух с половиной тысяч новобранцев. Еще пять сотен должны вскоре прибыть с верховий реки Сож. В общей сложности до начала ледостава их число должно быть доведено до трех тысяч. И на этом до осени следующего года всякое новое рекрутированние будет приостановлено. Кроме того, по плану уже этой весной существенная часть призывников будет списана вовсе или переведена в резерв – в так называемую «посошную рать». Согласно моим замыслам, одобренным Изяславом Мстиславичем, главное предназначение «посохи» – это временная мобилизация на случай всевозможных ЧП. В боях посошная рать будет применяться только в крайних случаях, она больше будет рассчитана для несения гарнизонной службы или для установления контроля на оккупированных территориях.