Руки Лиссы вывернуты под неестественными углами, на одной не хватает кисти, другая заканчивается возле локтя. Кожаные штаны разорваны, белые ноги под ними располосованы, изломанные колени сверкают алой кровью и белыми пятнами торчащих костей. Ниже этих костей – только пустые штанины, и Эмбер отпускает Вика, чтобы подойти ближе. Она ни на что не надеется, просто хочет проверить и словно со стороны видит собственную руку, которая тянется к окровавленной шее Лиссы.

Умом она, конечно, понимает, что с такими повреждениями не выживают, но всё равно зачем-то ищет пальцами сонную артерию и, затаив дыхание, пытается нащупать пульсацию.

Ничего.

Только Вика у неё за спиной начинает тошнить, и этих звуков оказывается достаточно, чтобы и её самообладание дало огромную трещину. Поспешно отвернувшись от Лиссы, Эмбер упирается ладонями в асфальт – на языке разливается неприятная горечь. Сначала её тошнит желчью и утренними сухарями, потом – утренними сухарями и желчью, а потом опустевший желудок пытается вытошнить сам себя и все другие внутренности снова и снова, а ещё позже Эмбер замечает, что чьи-то руки касаются её головы, придерживая волосы и не давая ей удариться лбом о бетонный бордюр.

Её трясёт так, что она совершенно не контролирует своё тело и собственные движения.

Руки у Вика липкие и холодные, но это лучше, чем если бы она была здесь одна.

Он убирает её волосы за уши, заглаживает чёлку назад, медленно поднимает. Вытирает её губы собственным рукавом и хмурится в ответ на её вопросительный взгляд. Его глаза моментально становятся жёсткими, как будто она сказала ему какую-то гадость.

Как будто это она всегда была тем, кто в принципе говорил какие-то гадости.

– Раньше начнёшь, раньше закончишь, – бросает он, словно стремится объяснить, что раз его раньше согнуло пополам от увиденного, то и содержимое желудка закончилось раньше, и вот, пожалуйста, теперь он готов о ней позаботиться, ничего необычного.

Просто по-дружески.

Ну разве что они – не друзья.

Эмбер садится на колени, удерживая его запястья. Вик держит её лицо в ладонях и не отводит взгляд. В кои-то веки.

У неё нет сил думать, что это значит и чем оно закончится. Эмбер закрывает глаза.

– Лисса… – только и может сказать она. – Мне очень жаль.

Вика с ней вроде как что-то связывало. Эмбер не сомневается, что именно. Если они и не ночевали в комнатах друг друга, то только потому что предпочитали засыпать в одиночестве. Для Лиссы, надо думать, секс был естественным продолжением выбранной линии поведения, что-то вроде звериного инстинкта найти себе лучшего самца и завести от него потомство, только без потомства, а вот для Вика…

– Мне тоже жаль, – отвечает он. Сожаления в его голосе нет, но так, наверное, даже лучше, потому что если он сейчас начнёт страдать, Эмбер этого просто не выдержит.

Поплакать они оба смогут потом, когда всё закончится, а сейчас нужно выбираться отсюда. Минутка слабости, минутка тошноты и минутка пальцев Вика у неё на щеках закончились – практически одновременно; настало время вставать и идти.

Снова.

– Нет, – стонет Вик, когда она поднимается с места. На его лице, кроме ссадин и синяков, расцветают ещё и красные пятна румянца. У него жар. Опять.

– Да, – говорит Эмбер, протягивая ему руку, и сейчас этот жест даётся ей чрезвычайно легко.

Так легко, что на мгновение ей становится страшно привыкнуть. Злясь на саму себя, она резко дёргает уже начавшего подниматься Вика вверх, и тот, пошатнувшись, почти заваливается на неё. Он обхватывает её, чтобы не упасть, цепляется, прижимает к себе, весь горячий, и Эмбер злится на себя ещё больше.

В молчании они преодолевают примерно четверть пути. Импровизированная дубинка в руке Эмбер кажется ей слабым утешением и практически никакой защитой после того, как она увидела, что зомби сделали с Лиссой, но она всё равно её не бросает. Если придётся драться, то Эмбер хочет сделать всё возможное для того, чтобы подороже продать свою жизнь. И всё же… Она надеется, что драться им не придётся. Именно поэтому им приходится прятаться, когда мертвецы оказываются рядом, и осторожно выглядывать из-за каждого поворота, и пугаться каждого шороха, и почти не дышать. Перед глазами всё ещё стоит мёртвая Лисса… Нет, на самом деле, перед глазами всё ещё стоит лицо Вика, когда он сидел напротив, гладя её по щекам, хотя должна бы стоять мёртвая Лисса, и на душе у Эмбер так паршиво, что попадись ей на дороге пара живых мертвецов, она, наверное, разорвала бы их на части. Голыми руками, даже без ножки табуретки.

«За что! – думает она. – Я не хотела всего этого. Я всего этого не хотела!»

Игры играми, гонки гонками, всё что угодно всем чем угодно, но она не собиралась воскрешать бывшую дружбу и дважды лезть в одно и то же дерьмо.

Дыхание Вика у неё над ухом надсадное, хриплое, и ей становится стыдно перед этим дыханием за то, что она называет его хозяина дерьмом, пусть и мысленно.

Эмбер хочется выть.

Она почти позволяет себе то ли действительно взвыть, то ли просто выдохнуть – громко и долго, как вдруг Вик замирает. Его хватка на её плечах превращается в железную, не даёт сделать и шага. Эмбер так и останавливается с поднятой ногой и тут же гневно разворачивается к Вику.

– Тихо, – встречает её едва слышный шёпот. – Идут.

Убежать у них нет ни малейшего шанса. То есть тело Вика, судя по всему, ещё способно на подвиги, потому что любой метр в его состоянии – подвиг, но просить о чудесах было бы окончательной наглостью. Либо бежать, либо прятаться, и ни для кого из них двоих не секрет, что Эмбер предпочитает бежать, но Вик забивается в узкий проход между домов и тащит её за собой. Значит, прятаться.

На этот раз они совсем не в безопасности, как тогда, в магазине. От безопасности не остаётся даже иллюзии, когда мертвецы нестройной толпой проходят совсем рядом – протяни руку, и притронешься к зловонным телам. Эмбер не протягивает к ним руки. Эмбер осторожно отступает в темноту, натыкаясь спиной на грудь Вика, и отчаянно уговаривает своё сердце не колотиться так громко.

Ей страшно. Им обоим страшно. Не нужно оборачиваться и смотреть, чтобы почувствовать испуг и напряжение Вика.

Им обоим страшно настолько, что потом, когда зомби уходят (а они уходят нескоро), сил хватает только на то, чтобы, не выходя из узкого закоулка, вломиться в выходящую сюда же дверь чёрного хода и устроиться там на ночлег.

Жажда сводит с ума, и они по очереди пьют из бутылки, припадая к ней иссушенными ртами, пока на дне не остаётся совсем мало воды. «Необходимо её сохранить», – думает Эмбер, с усилием отрываясь от узкого горлышка и убирая бутылку-флягу обратно в рюкзак. Разноцветный и детский, с ярко-зелёными вставками и рисунком из каких-то забавных зверят и цветочков, он кажется слишком светлым и радостным для того, что происходит сейчас.

Победа, с одной стороны, становится всё более и более призрачной, а с другой… Эмбер как может гонит от себя некрасивую мысль, но если Лиссы теперь нет в живых, то и конкуренции меньше. Претендентов на победу остаётся лишь трое: она сама, Вик и Кэт, причём точно сказать можно только насчёт неё и Вика, ведь кто знает, что сейчас с Кэт.