Он изучал смелые мазки. Каждая фигура – лишь пара треугольников. Красиво. Бывает ли война красивой? Как смог он увидеть прекрасное в серых лицах, схватившихся с живой плотью; в безжизненных, убивающих людей? Этот бой не имел никакого значения. Он не решил исхода войны даже притом, что в битве погиб главнокомандующий Панским Союзом – королевствами, объединившимися против Халландрена. С Панвойной покончено благодаря дипломатии, а не кровопролитию.

«Мы затеваем это заново? – подумал Жаворонок, по-прежнему завороженный красотой. – Не приведут ли мои действия к войне?»

«Нет, – сказал он себе. – Нет, я осторожничаю. Помогаю Рдянке укрепить политическую фракцию. Всяко лучше, чем предоставить вещам идти своим ходом. Панвойна началась из-за беспечности королевской семьи».

Картина притягивала его.

– Что это за меч? – спросил Жаворонок.

– Меч?

– Черный. В руке у женщины.

– Я… я не вижу меча, ваша милость, – сказал Лларимар. – Откровенно говоря, я не вижу и женщины. Для меня все это сплошь дикие мазки краски.

– Ты назвал это «Битвой при Сумеречном водопаде».

– Так она называется, ваша милость, – ответил Лларимар. – Я предположил, что вы тоже оказались в замешательстве, как и я, вот и сообщил, как назвал ее художник.

Оба умолкли. Наконец Жаворонок повернулся и двинулся прочь от картины.

– На сегодня с осмотром все. – Он помедлил. – Эту картину не сжигать. Сохраните ее для моей коллекции.

Лларимар кивнул. Выйдя из дворца, Жаворонок попытался частично восстановить свой задор и преуспел в этом, хотя воспоминание об ужасной и прекрасной сцене его не покинуло. Слившись с памятью о последнем сне, полном порывов ветра.

Но даже это не омрачило его настроения. Что-то изменилось. Что-то разволновало его. При Дворе богов произошло убийство.

Он не понимал, почему счел это настолько захватывающим. Уж если на то пошло – событие было трагичным или хотя бы грустным. Но до сих пор он жил на всем готовом. Ответы на вопросы, развлечения по любому капризу. Почти случайно он стал обжорой. Ему запрещали только две вещи: знать свое прошлое и свободно покидать двор.

Ни одно из этих ограничений не собирались отменять. Но здесь, в пределах двора – безопасного и избыточно уютного места, – что-то пошло не так. Мелочь. Событие, на которое большинство возвращенных не обратило бы внимания. Всем было наплевать. Никто и знать ничего не хотел. Кто же тогда воспротивится расспросам Жаворонка?

– Ваша милость, вы ведете себя очень странно, – заметил Лларимар, догнавший его, когда они пересекали газон.

Сзади беспорядочно следовали слуги, старавшиеся развернуть большой красный зонт.

– Я знаю, – ответил Жаворонок. – Однако мне кажется, мы сойдемся в том, что я всегда был странноватым богом.

– Вынужден признать вашу правоту.

– В таком случае и на самом деле я веду себя вполне обычно, – заявил Жаворонок. – И все в порядке во вселенной.

– Мы действительно возвращаемся во дворец Милосердной?

– Именно так. Как по-твоему, она на нас рассердится? Это было бы занятно.

Лларимар только вздохнул:

– Вы уже готовы обсудить ваши сны?

Жаворонок ответил не сразу. Слуги наконец справились с зонтом, который теперь раскинулся над его головой.

– Мне приснилась буря, – в итоге сообщил Жаворонок. – Я стоял в самой гуще без всякой опоры. Лил дождь, а ветер дул в лицо и заставлял пятиться. Буря была настолько сильна, – казалось, земля колышется под ногами.

Лларимар слушал встревоженно.

«Новые знаки войны, – подумал Жаворонок. – Или, по крайней мере, ему так кажется».

– Что-нибудь еще?

– Да, – кивнул Жаворонок. – Красная пантера. Она блестела, отражала свет, словно была из стекла или чего-то похожего. И караулила в гуще бури.

Лларимар присмотрелся к нему:

– Вы сочиняете, ваша милость?

– Что? Нет! Я именно это и видел.

Лларимар вздохнул, но кивнул младшему жрецу, который поспешил все записать. В скором времени они достигли изжелта-золотого дворца Милосердной. Жаворонок помедлил перед зданием, сознавая, что раньше никогда не посещал богов, не выслав предварительно гонца.

– Желает ли ваша милость, чтобы я отправил кого-нибудь доложить о вашем приходе? – спросил Лларимар.

Жаворонок поколебался.

– Нет, – отказался он в итоге, заметив двух стражей у главного входа.

Эта пара выглядела намного крепче обычных слуг и была вооружена мечами. Дуэльными клинками, предположил Жаворонок, хотя в жизни не видел ни одного.

Он подошел к мужчинам:

– Дома ли ваша госпожа?

– Боюсь, что нет, ваша милость, – ответил один. – Она отправилась с дневным визитом ко Всематери.

«Всематерь, – подумал Жаворонок. – Еще одна с распоряжениями для безжизненных. Дело рук Рдянки?» Возможно, позднее заглянет и он – соскучился по болтовне с Всематерью. Она его, к сожалению, терпеть не могла.

– Ах вот как, – сказал он стражу. – Что ж, мне нужно только осмотреть коридор, где прошлой ночью совершили преступление.

Охранники переглянулись.

– Я… не знаю, можно ли вам это позволить, ваша милость.

– Шныра! – позвал Жаворонок. – Они могут мне запретить?

– Только по прямому распоряжению Милосердной.

Жаворонок снова взглянул на мужчин. Те нехотя расступились.

– Все в полном порядке, – заверил он их. – Она попросила меня присматривать. Вроде того. Заходим, Шныра?

Лларимар последовал за ним в коридоры. Жаворонка окатила волна странного удовлетворения. Неведомые инстинкты толкали его на поиски места гибели слуги.

Дерево заменили – взор Повышенного легко различил разницу между старой и новой древесиной. Он прошел немного дальше. Участок, где дерево стало серым, тоже исчез, его незаметно заменили свежим материалом.

«Интересно, – подумал он. – Но ожидаемо. Хотелось бы знать, есть ли другие пятна?» Он углубился еще чуть-чуть и обнаружил очередную вставку древесины. Квадратную.

– Ваша милость? – произнес новый голос.

Подняв глаза, Жаворонок увидел немногословного молодого жреца, с которым разговаривал накануне. Жаворонок улыбнулся:

– А, замечательно. Я надеялся, что вы придете.

– Ваша милость, это крайне неприлично, – заявил тот.

– Я слышал, что, если съесть побольше фиг, все как рукой снимет, – ответил Жаворонок. – Теперь мне нужно переговорить с охранниками, которые видели злоумышленника.

– Но зачем, ваша милость? – спросил жрец.