— Постойте, постойте, — заволновался Скрябин. — И сколько это будет продолжаться?

— А ровно столько, чтобы будущее было построено! — крикнул Каршон. — И именно потому нам нужны не просто способные, а невероятно талантливые люди. Чтобы они создали восхитительную картину будущего, недосягаемую для воображения остальных! Чтобы не получилось так: примерится человек к будущему, а оно ему вроде бы и по плечу. Поэтому нам не нужны утопии ближнего прицела, нам нужны утопии о невообразимо далеком будущем.

— Осталось только определить, что строить, — вздохнул Скрябин.

— А вот это, товарищ мой славный, — сказал Каршон назидательно, — это уже совсем неважно. Неважно, что мы строим — светлое коммунистическое будущее или не менее светлое капиталистическое. Главное, чтобы общество было занято самим процессом строительства и отдельные члены его не задумывались над вопросом, почему же в настоящем все живут так плохо. Дать им достойную цель, ради которой они будут готовы подтянуть пояса и засучить рукава, ради которой они будут готовы жертвовать своим настоящим. Теперь вы понимаете, почему так необходимо руководить литературным процессом?

— Понимаю, — задумчиво сказал Скрябин. — Цинично все это.

— Но необходимо, — согласился Каршон. — Литература должна состоять из двух потоков — один из них мутный и непритязательный — должен нести в массы соответствующую культуру. Это поток для быдла, и должен быть быдлу понятен — загадочные убийства, увлекательный мордобой, влекущие воображение женщины и секс, приключения тела, так чтобы яйца ломило и хотелось выйти на ночную улицу. Вторая часть потока — изящна и интеллектуальна, она для избранных. Разумеется, часть того, что мы называем «быдлом», захочет приобщиться к великому искусству. Пусть! Мы не будем им мешать: все они — чернозем, на котором взрастет будущее. Но основная задача — создать литературу мечты. Чтобы мы ни строили, цель будет одна — заставить людей пустить слюни по недосягаемым идеалам. И еще немаловажное обстоятельство: надо дать понять, что решить задачи строительства может лишь сплоченное общество. И тут на первый план выступает национальная идея.

Каршон остановился, раскуривая трубку, выдохнул в сторону Скрябина облако душистого дыма, поднял указательный палец.

— Национальная идея! Она всегда немного мифическая и несбыточная и всегда подчинена задачам строительства. Если мы строим коммунизм, надо объединять людей на основах равенства, братства и всеобщей любви. Конечно, здравомыслящий человек будет понимать, что преграда между элитой и остальным обществом непреодолима, но общественное мнение следует как раз ориентировать на противоположное. Люди склонны верить лозунгам, это началось еще в первобытные времена, когда клич «Все на мамонта!» или «Благоустроенные пещеры — избранному племени!» вызывал приступ общественного энтузиазма и желание немедленных действий. В этом строительстве главный упор следует делать на моральные стимулы. Каждый должен быть полезен обществу, а оно, в свою очередь, обязательно и неизбежно полезно для любого своего члена. Понимаете? Но если мы с вами начинаем строить капитализм, то эти лозунги будут работать на строительство значительно хуже. На передний план надо выводить идеи всеобщего процветания и равных возможностей. Заметьте, не равенства, ибо оно недостижимо, хотя и притягательно, а именно равных возможностей. Надо убедить общество, что каждый его член может войти в элиту, пусть даже в результате крупного выигрыша в казино. И объединять людей надо именно благодаря материальным стимулам. Дешевая колбаса, нарезанная вовремя и в большом количестве, всегда отвлекает от деликатесов. Необходимо внушать мысль, что богатое общество всегда состоит из богатых членов. А для этого не надо скупиться — двести сортов колбасы, тысяча фасонов обуви, машины на выходной и будний день. Капитализм всегда прежде всего потребление, и только потом искания духа. Если говорить об объединении всерьез… Вот вы не задумывались, что может объединить бедного и богатого? Только мысль о том, что богатый может поступиться частью своего богатства для бедного, и мысль о том, что бедный — всего лишь временное состояние и что при определенном усердии, экономном образе жизни любой бедняк может стать богатым. Именно поэтому культивируются истории о бедном сапожнике, который благодаря своей бережливости стал миллионером, или о бедном, но талантливом инженере, который выбился из нищеты благодаря своему усердию. Мы-то с вами знаем, что это возможно лишь случайно — один шанс на несколько миллионов. Обычно сапожник так всю жизнь и не видит ничего, кроме глянца, наведенного им на чужую обувь, а талантливого инженера обуют более способные и оборотистые дельцы. Исключения из правил, конечно, бывают, но они только подтверждают незыблемость правил.

— Ничего нового вы мне не сообщили, — сказал Скрябин. — Я вам так скажу, фантастика — это эскапизм. Бегство от действительности. Хотя, черт меня побери, от этой действительности иногда и в самом деле хочется убежать. В глубине души каждый хочет жить по-человечески. Это ведь время создает борцов и героев. А простому человеку всего-то и надо: прожить жизнь без особой нужды и лишений, вырастить детей, посадить дерево, написать книгу в конце концов.

— Это мещанский взгляд на жизнь, — благодушно пыхнул трубкой Каршон. — Вся человеческая жизнь — это борьба с жизненными противоречиями, исправление естественного хода истории. А вы все-таки, Александр Александрович, о фантастике подумайте. Но не о той, которая проистекает из наших недостатков. Все человеческие недостатки преходящи, как сама жизнь. Думайте о вечном! Любая общественная формация преходяща, кроме той, в которой существует борьба — вначале хорошего с плохим, затем отличного с хорошим, а потом великолепного — с отличным.

— Но позвольте, под такое определение подойдет любая формация — от рабовладельческой до коммунистической!

Каршон довольно погрозил ему трубкой.

— А говорите, что ничего не понимаете! — сказал он.

Во второй половине дня, когда комлитчики были заняты теоретическими спорами, касающимися становления литературного процесса в губернии, в кабинет к Скрябину ввалились трое в черных кожаных куртках грубого турецкого покроя и с белыми шарфами на мощных борцовских шеях.

— Кто тут начальник? — без обиняков спросил один из них.

Скрябин с любопытством посмотрел на вошедших. Про белые шарфики он, конечно, уже слышал, про них весь город уже в полный голос говорил — мол, есть такие, пальцы гнут и никого не признают. Бригада, одним словом. Из тех, кто не сеет и не пашет, но урожаи собирает. Причем — еженедельно.

— А вы не ошиблись? — сказал Скрябин. — Это ведь не кабак и не магазин, и нефтью у нас никогда не пахло. Здесь люди творчеством занимаются. Тут, понимаете, литературный процесс идет…

Пришельцы недоуменно переглянулись.

— Ты, мужик, не юли, — строго сказал старший, у которого куртка была пошита более искусно. — Это понятно, раз у вас организация, значит, процесс обязателен. А всякий процесс имеет целью изготовить конечный продукт, этому нас Маркс и Адам Смит учили. А конечный продукт должен иметь свою стоимость. Короче, мы ваша крыша, хотите вы этого или не хотите. Давай начальника, я ему о наших условиях сообщу.