К моему удивлению, оказывается, что это не у Фрэнсиса бессонница. Брит сидит на диване, закутавшись в мой свитер, который доходит ей почти до колен, как платье. Я прохожу по комнате, наклоняюсь и целую ее в макушку.

— Привет, детка, — говорю я. — Не можешь заснуть?

Она кивает. Я смотрю на телевизор, где Злая Ведьма Запада угрожает Дороти.

— Ты это смотрел когда-нибудь?

— Да. Хочешь, расскажу, чем все закончится? — шучу я.

— Нет, я имею в виду по-настоящему. Это как в сказке про «Власть белых». Волшебник, который всех дергает за ниточки, оказывается маленьким евреем. У главного злодея странного цвета кожа, и он работает с обезьянами.

Я опускаюсь перед ней на колени, привлекая к себе ее внимание.

— Я выполнил обещание. Я встретился со всеми ребятами, которые раньше руководили отрядами. Но никто не хочет рисковать. Наверное, твой отец хорошо постарался, вдалбливая им в голову идею о нашем просачивании в общество. Они просто не хотят садиться в тюрьму.

— Ну, мы с тобой могли бы…

— Брит, если что-то пойдет не так, копы в первую очередь начнут искать связанных с Движением. А из-за суда о нас и так уже в СМИ говорят. — Я медлю в нерешительности. — Знаешь, ради тебя я готов на все. Но ты только сейчас начала ко мне возвращаться. Если меня посадят, я опять тебя потеряю. — Я обнимаю ее. — Прости, детка. Я думал, что смогу все устроить.

Она целует меня.

— Я знаю. Попробовать стоило.

— Идем в постель?

Брит выключает телевизор и идет в спальню со мной. Я медленно стаскиваю с нее свитер и жду, пока она снимет мои ботинки и джинсы. Когда мы ложимся под одеялом, я прижимаюсь к ней. Но когда я начинаю работать у нее между ног, мой аппарат обмякает и выскальзывает из нее.

Брит смотрит на меня в темноте, руки скрещены на нежном животе.

— Это из-за меня? — спрашивает она голосом таким тихим, что мне приходится прижать ухо к ее рту.

— Нет, — клянусь я. — Ты прекрасна. Все это дерьмо сидит у меня в башке.

Она откатывается. Но даже так я чувствую, что ее кожа нагревается, краснеет от стыда.

— Извини, — говорю я ей в спину.

Брит не отвечает.

Посреди ночи я просыпаюсь и тянусь к ней. Я не думаю о том, почему это делаю. Возможно, если я уйду, отступлюсь от своей дороги, то смогу найти покой. Моя рука ползет по простыне, ищет, но Брит исчезла.

Вначале нас было много, и все мы были разными. Ты мог входить в Арийские нации, но не быть скинхедом — в зависимости от того, соглашался ли ты с теологией Христианской идентичности. Белые супрематисты были более академичны и занимались издательством трактатов, скинхеды — более жестокими, предпочитая учить кулаками. Белые сепаратисты покупали землю в Северной Дакоте и пытались разделить страну с тем, чтобы любой небелый был изгнан за созданный ими периметр. Неонацисты были чем-то средним между Арийскими нациями и Арийским братством в тюрьмах — если в Движении была безбашенная уличная преступная группировка, то это они. Были еще Одинисты, Креационисты и Ученики Всемирной Церкви Создателя. Но, несмотря на идеологические противоречия группировок, был один день, когда мы собирались все вместе и праздновали, — 20 апреля, день рождения Адольфа Гитлера.

В честь дня рождения по всей стране проводились праздничные мероприятия, что-то наподобие старых добрых сборищ Ку-клукс-клана, на которые я ходил по малолетству. Обычно они проводились на чьем-то дворе, или на какой-нибудь заброшенной ферме, или в любом месте, которое на это время превращалось в альпийскую деревню. Маршруты передавались из уст в уста, повороты отмечались маленькими флажками размером не больше сигнальных на электрическом заборе для собак, только эти были не розовыми пластиковыми, а по-эсэсовски красными.

Присоединившись к движению «Власть белых», я побывал примерно на пяти арийских праздниках, но этот был особенным. На этом я женился.

Во всяком случае, в духовном смысле. Технически мне с Брит нужно было сходить в городское управление на следующей неделе и заполнить официальные документы. Но духовно это должно было случиться в тот день.

Мне было двадцать два, и для меня наступил пик всей жизни.

Брит не хотела, чтобы я был рядом, когда вокруг нее суетились другие девушки, поэтому я пошел слоняться по фестивалю. Людей в целом было гораздо меньше, чем на слетах лет пять назад, в основном из-за того, что федералы начали появляться всякий раз, когда мы собирались в большом количестве. Но все равно народ, как обычно, разбивался на пьяные группки, кто-то дрался, кто-то мочился за переносными палатками, в которых торговали всевозможными товарами — от корн-догов до женских трусиков с надписью «ЛЮБОВЬ СКИНХЕДА». Была там и детская зона с книжками-раскрасками и надувным замком с прикрепленным сзади огромным флагом СС, прямо как в Берлинском дворце спорта, в котором Гитлер произносил свои речи. В конце ряда палаток торговцев едой и сувенирами располагались мастера татуировок, которые во время подобных мероприятий пользовались большим спросом.

В хвосте очереди я становиться не хотел, поэтому встал посередине, понимая, что парень, который оказался за мной, будет недоволен. Само собой, не обошлось без мордобоя, и, когда я расквасил ему нос, он заткнулся и позволил мне занять его место. Я сел перед тату-мастером, и он посмотрел на меня.

— Что будем набивать?

К этому времени мы с Фрэнсисом уже шесть месяцев убеждали наших бойцов перестать светить татуировками солнечного колеса, бритыми головами и подтяжками и начинать быть похожими на обывателей. Для этого нужно было носить длинные рукава и вытравливать кислотой чернила на лицах. Но тогда был особенный день. В тот день я хотел, чтобы все знали, за что я стою.

Когда я вышел из палатки, на суставах моих пальцев были вытатуированы восемь готических букв, по одной на каждой из костяшек. На левой руке, той, что ближе к сердцу, когда я сжимал кулак, четко проступало L-O-V-E, а на правой — H-A-T-E[34].

На закате началось самое интересное. В отдалении послышался гортанный рев мотоциклов, и все, кто еще оставался, встали в два ряда. Я ждал, держа руки перед собой, кожа на них все еще была опухшей и красной от новых наколок.

Потом внезапно толпа расступилась и я увидел Брит, подсвеченную оранжевыми и желтыми отблесками заходящего солнца. Она была в белом кружевном платье, делавшем ее похожей на пирожное, и в «докторах мартенсах». Я заулыбался. Я улыбнулся так сильно, что, думал, челюсть треснет.

Когда она подошла достаточно близко, я взял ее за руку. Если бы в то мгновение мир вдруг прекратил свое существование, я бы не пожалел. Мы пошли по импровизированному проходу. По сторонам от нас взлетали руки в нацистском приветствии: зиг хайль! В конце стоял Фрэнсис. Он улыбался нам, его внимательные глаза горели. Он бывал на десятках арийских свадеб, но эта была особенная.