— Нет, это больше похоже на мыльную оперу, — сказала Мередит. — Наберись терпения, ведь у тебя в запасе вечность.

И тут, ни с того ни с сего, он задал ей вопрос, который давно не решался задать. Сэм понимал: не стоит этого делать, но вся беседа прошла столь гладко, что он вдруг осознал, какой потенциал кроется в проекции Мередит.

— Послушай, Мерд, а ты можешь мне сказать, где сейчас находишься?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты в каком-то конкретном месте? Ты там же, где и Ливви?

— Прости, любимый, я не понимаю.

— Знаю, что не понимаешь. Попробуй сообразить. Или вообразить. Ты одна? Там с тобой кто-то есть?

— Прости, любимый, я не…

— Как ты думаешь, куда мы отправляемся после смерти, Мерд?

— Вряд ли я знаю ответ на этот вопрос, — произнесла она после небольшой паузы. — А ты как думаешь?

— Я тоже вряд ли знаю ответ.

— Ты веришь в существование ада? — спросила она внезапно.

Сэм улыбнулся. Вот удивила! И откуда она это взяла?

— А ты?

— Наверное, нет. Хотя не знаю.

— Мы все грешники, — произнес Сэм.

— То есть безбожники?

— Нет, не в религиозном плане, а в общечеловеческом. Мы все грешим, даже когда пытаемся сделать добро, помочь. Даже когда хотим сотворить чудо, мы грешим. Следовательно, либо ада вовсе не существует, либо абсолютно всем после смерти суждено отправиться туда. А может, преисподняя — то место, где я нахожусь сейчас? Это многое объяснило бы.

Мередит обдумала сказанное Сэмом и произнесла:

— По крайней мере, ты всегда можешь уйти от реальности.

— Правда? И как же? — грустно улыбнулся Сэм. — Начать мастерить очередной самолет, — ответила она.

…

Дорогая Мерд!

Сейчас три часа ночи, а улыбка все не сходит с моего лица. Сегодня днем мы вместе смастерили модель самолета! Ты, конечно, и сама помнишь. Но я повторяю эти слова и не могу в это поверить. Да и заснуть тоже не могу. Я не ожидал, что программа подарит мне такой замечательный день!

Попрощавшись с тобой сегодня, я понял, что мне необходимо заглянуть за кулисы — выяснить, как алгоритму это удалось. Казалось бы, я сам вешал кулисы, я сам писал алгоритм — зачем мне лезть туда? Казалось бы, зачем ломать хрупкую иллюзию? Но ты ведь меня хорошо знаешь — я не мог не разобраться. Когда-то давно, в прошлой жизни, ты умоляла меня не разрушать магию. До сих пор удивляюсь, когда вспоминаю, что мы с тобой все-таки разные.

Меня снедало любопытство. Неужели ты втайне от меня состояла в каком-нибудь онлайн-сообществе людей, увлекающихся моделированием самолетов, и, пока я спал, общалась с единомышленниками? Как ты понимаешь, я выяснил, что нет. Оказывается, однажды, четыре года назад, задолго до нашей встречи, ты помогала сыну коллеги строить модель самолета для школьного конкурса — парень зашел в тупик и сам не справлялся. Ты решила, что будешь руководить его действиями через видеочат.

Как похоже на тебя — добрую, щедрую, всегда готовую прийти на выручку! Я благодарю Господа за того парня, его школьный проект и его маму, смыслящую в моделировании не больше меня. Этот парень сейчас уже, наверное, старшеклассник, и у него вся жизнь впереди. А я задаюсь вопросом: сегодня ты разговаривала со мной как с десятилетним ребенком? И я думаю: у нас с тобой уже никогда не будет десятилетнего сына. И мне хочется знать, какие еще сюрпризы ты мне готовишь? О чем еще мы можем поговорить, а я об этом и не подозреваю? Что еще скрывается в глубинах твоей памяти, твоей абсолютной, идеальной памяти?

Я постепенно прихожу к выводу, что рано или поздно мы все же отпускаем наших умерших любимых. Нет, мы никогда не бываем к этому готовы. Нет, мы не свыкаемся с утратой. Нет, мы не устаем от скорби. И мы никогда по-настоящему не начинаем жить заново. Мы не решаемся отпустить настолько, чтобы разжать руки и упасть, поскольку воспоминания нас подводят.

Моя память неидеальна. В ней полно пробелов, как в кружеве, где пустот гораздо больше, чем нитей, из которых оно плетется. Моя память одновременно размокает от печали и иссушается от недостатка кровообращения — результата разбитого сердца. Моя память начинает что-то сама выдумывать, предпринимая безнадежные попытки утешиться. Она заполняет разрывы фантазией. Она зажмуривает глаза, сжимает кулаки и в приступе ярости падает на пол, крича и колотя ногами по стенке, — так она пытается уйти от реальности. Но чаще всего моя память просто заполняется новыми вещами. Я помню, что ел на завтрак. Держу в голове, какие продукты Дэш просил меня купить в супермаркете. Не забываю покормить собак перед сном, хотя сегодня я был слишком воодушевлен разговором с тобой и сам есть не стал. Все, что мой мозг регистрирует, все, что я прошу его освежить в памяти, отсылает мои воспоминания о тебе в более темные, запылившиеся и труднодоступные уголки моего сознания.

Вот почему я постоянно пытаюсь отключиться от происходящего, не выхожу из дома и много сплю. Дело не в том, что я не выношу общества других людей или не хочу делать свою работу. Просто каждый момент моей жизни без тебя вытесняет из памяти момент моей жизни с тобой. Я развиваюсь, накапливаю новые воспоминания и забываю тебя. А твоя память застыла, и поэтому она идеальна. Именно такую память — цельную и неизменную — я храню у себя в сердце.

С любовью,

Сэм

Поминки Джоша походили на вечер, устроенный в честь Мередит. Ведь они оба ушли из жизни слишком рано, как сбитые с дерева неспелые яблоки. Распалась связь времен[23]. Больше всего Сэма убивало это несоблюдение последовательности. Когда Ливви умерла, конечно, было грустно. Отчаянно грустно. Настолько, что он взял и придумал «Покойную почту». Ее смерть причинила боль, но она вписывалась в естественный порядок вещей. На похоронах были дети Ливви, ее внуки и лишь небольшая часть ее друзей, поскольку она пережила многих из них. На поминках Мередит все было по-другому. И теперь, на поминках Джоша, — тоже. Ни детей, ни внуков — они еще не родились, да и не родятся уже. Зато пришли все его друзья, родители, даже родители родителей — трое из четверых. Ранний уход из жизни вызывал иные эмоции, обратил внимание Сэм, который постепенно становился экспертом в вопросах смерти.

Дэш устроил поминки в виде дегустации вина и сыров. Сэм возражал: «Похороны не бывают тематическими!» Но мнение Дэша пересилило: «Разрядить обстановку не помешает». В итоге на поминках установился привычный баланс: немного слез — немного смеха, пустая болтовня — задушевные разговоры. У Джоша было много друзей (из них он пережил лишь одного — Ноэля) и много родственников. Но, глядя по сторонам, Сэм видел большую дружную семью, объединенную не родственными, а другими — особыми — связями. Эдуардо Антигуа, первый клиент Сэма, болтал с Дэшем и братом Джоша у столика с чеддером. Эвери, Эдит, Селия и Мюриэль составили в углу стулья в кружок вместе с тремя тетками Джоша, прихватив с собой тарелку с бри и крекерами. Надя Бэнкс и Эмми Варгас обходили гостей, предлагая им сделать запись в памятной книге. Келли помогала Дэвиду настроить гитару и усилитель. Дэвид, кстати, отложил отъезд в Стэнфорд на год, решив пока остаться дома с отцом и с Келли. Репертуар Дэвида как нельзя лучше подходил к случаю, и Кайли Шеперд даже сострила, что он мог бы стать певцом на похоронах. Миссис Бенсон рассеянно укачивала отошедшего в этот день на второй план Оливера. Они вместе с мистером Бенсоном стояли у столика с гаудой и беседовали с родителями Джоша о чем-то, о чем могут беседовать родители, вынужденные присутствовать на похоронах собственных детей.