предложений учреждение из-под контроля Сената. Став генерал-прокурором, Я. П. Шаховской столкнулся с тем, что Шувалов, руководя выпуском в обращение новой медной монеты, не представлял в Сенат никакой отчётности. Естественно, в этих условиях у Шувалова были большие возможности положить в карман несколько десятков тысяч рублей. Склонность обойти закон, сделать для себя и „своих“ людей исключение вообще характерна для Петра Шувалова. Так, его брат Александр, захватив крупнейшие металлургические заводы европейского Центра, сумел с его помощью добиться от Сената льготных для себя, но идущих вразрез с действовавшим тогда горным законодательством постановлений и тем самым безжалостно расправиться со своими конкурентами — заводовладельцами из купечества»[438].

Но аппетиты «елизаветинцев» кажутся умеренными в сравнении с масштабами «екатерининцев». «Кто может сосчитать, сколько накопили Орловы, Потёмкины и Зубовы? — вопрошает Массон. — Разве они не черпали из государственных сокровищ, никому не давая в том отчёта; разве они и их ставленники не торговали всем без исключения: должностями, чинами, справедливостью, безнаказанностью; даже политическими союзами, и войной, и мира». И факты показывают, что хорошо осведомлённый француз вряд ли сильно преувеличивал. Чего стоит т. н. «банкирское дело», о котором рассказывается в записках Г. Р. Державина, когда у придворного банкира Сутерланда, переводившего деньги из Государственного казначейства «в чужие край по случающимся там министерским надобностям», открылась недостача в 2 миллиона рублей. Эти деньги взяли «взаймы» главнейшие сановники империи, включая наследника Павла Петровича. Один Г. А. Потёмкин позаимствовал 800 тысяч!

Коррупция, естественно, не являлась привилегией одних лишь «сильных персон», ею было захвачено, как и при Петре, практически всё чиновничество. «…Сенатская ревизия графа А. А. Матвеева [1726–1727 гг.] вскрыла по центральным провинциям огромные „упущения казённых доимков“ (170 тыс. рублей только по одной Владимирской провинции), бездействие судов и произвол „особых нравом“ начальников. „Непостижимые воровства и похищения не токмо казённых, но и подушных сборов деньгами от камериеров, комиссаров и от подьячих здешних я нашёл, при которых по указам порядочных приходных и расходных книг у них отнюдь не было, кроме валяющихся гнилых и непорядочных записок по лоскуткам“, — такой увидел Матвеев реальность новых учреждений. Их чиновники сами перешли в наступление — обвинили комиссию в „неправедном суде“; в борьбе с ними ревизор быстро изнемог и… стал просить об отставке… В записках одного из сотрудников Петра I, вице-президента Коммерц-коллегии Генриха Фика запечатлён характерный образ… чиновника, с которым сосланному при Анне Иоанновне Фику пришлось встретиться в Сибири. „Молодой двадцатилетний детинушка“, прибывший в качестве „комиссара“ для сбора ясака, на протяжении нескольких лет „хватал всё, что мог“. На увещевания честного немца о возможности наказания „он мне ответствовал тако: 'Брать и быть повешенным обое имеет свое время. Нынче есть время брать, а будет же мне, имеючи страх от виселицы, такое удобное упустить, то я никогда богат не буду; а ежели нужда случится, то я могу выкупиться’. И когда я ему хотел более о том рассуждать, то он просил меня, чтоб я его более такими поучениями не утруждал, ибо ему весьма скушно такие наставлении часто слушать“»[439].

«Один из самых больших и нахальных взяточников елизаветинского времени, симбирский воевода [А. А.] Ходырев, был уличён в том, что брал взятки с рекрутов, за взятки освобождал воров от следствия, брал поборы и взятки с населения, вымогая их угрозами, „держивал в тюрьмах более 600 человек колодников и брал с них взятки ж, а кто не дает, о таковых долго времени дел не решал“; сыскивал разных иноверцев и инородцев и держал их в цепях из-за взяток, самовольно переделывал официальные бумаги после их подписи и скрепы… совершал всякие кражи и злоупотребления по делу охраны заповедных лесов и т. д.»[440].

Смоленский губернатор И. З. Аршеневский и его помощники в начале 1760-х гг. прославились тем, что вымогали взятки за выдачу жалования военным чинам, служившим на польской границе. Губернская канцелярия при этом предприимчивом администраторе обдирала любого просителя как липку — например, «смоленский шляхтич Потёмкин… должен был заплатить… „Аршеневскому 25 червонных, 70 рублевиков, лошадь в сорок Рублёв, сена 440 пудов, прокурору Волынскому — 2 лошади в 120 рублёв, секретарю Ефиму Мордвинову — 10 рублёв и девку, канцеляристу Комлеву — 20 рублёв да малаго“»[441]. По делу Главной соляной конторы, начатому в 1775 г., выяснялась утрата казённых денег за семь лет в размере почти трёх с половиной миллионов рублей, «что составляло 10 % тогдашнего годового бюджета России! И все эти непорядки Главная контора объясняла тем, что счета и архивы не разобраны. Комиссия [по расследованию этого дела] признала виновными множество лиц, начиная с президента [конторы] Маслова и не исключая и доносителя Шапкина; на всех них был сделан начет свыше 1 000 000 р., в том числе на Маслова до 400 000 р. Маслов в это время уже умер, и в смысле возмещения казённого ущерба были собраны, конечно, совершенно ничтожные суммы…»[442].

При таком размахе чиновничьего воровства мудрено ли, что «[в] 1760-х гг. прусские налоговые поступления были больше российских, в то время как население было меньше в 3 раза»[443].

Правда, следует заметить, что для основной массы чиновников-канцеляристов другого способа пропитания, кроме мздоимства и лихоимства, фактически не существовало, ибо государство на их жалованье экономило. «Чиновники малым жалованьем и лишением всех средств к содержанию себя приводимы бывают в необходимость делать злоупотребления» (С. А. Тучков). До екатерининских преобразований 1760-х гг. большинство чиновников местной администрации жалованья не получали вообще, а оклады были ничтожны — даже в Москве канцелярист получал 80 руб. в год, в провинции — 31, а то и 18[444].

Власть неоднократно официально признавала существование страшной язвы коррупции, разъедавшей государство. «С каким Мы прискорбием, по нашей к подданным любви, должны видеть, что установленные многие законы для блаженства и благосостояния Государства своего исполнения не имеют, от внутренних общих неприятелей, которые, свою незаконную прибыль присяги, долгу и чести предпочитают; и равным образом чувствовать, что вкореняющееся также зло пресечения не имеют…

Несытая алчба корысти до того дошла, что некоторый места, учрежденыя для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие предводительством Судей, а потворство и упущение одобрение беззаконникам; в таком достойном сожаления состоянии, находятся многие дела в Государстве… Многия вредныя обстоятельства у всех пред глазами, продолжение судов, во многих местах разорении, чрез меру богатящиеся Судьи, бесконечный следствии, похищение Нашего интереса, от тех, кои сохранять определены, воровство в продаже соли, при наборе рекрут, и при всяком на народ налоге в необходимых Государству нуждах, всё оное неоспоримыя доказательства, открывающий средства к пресечению общаго вреда», — говорится в именном указе Елизаветы 1760 г.

Специальный антикоррупционный манифест 1762 г. Екатерины II гласил: