– Хотите кофе?

– Нет! – буркнул Евсей Наумович, глянув в простоватое личико помощницы адвоката.

– Григорий Ильич скоро подъедет. Может, попробуете наш кофе?

– Я кофе не люблю, – бескомпромиссно отрезал Евсей Наумович.

– А чай? – с простодушной надеждой подхватила помощница. – У нас хороший чай. С бергамотом.

– И чай не хочу, – упрямо проговорил Евсей Наумович. – Хочу наконец увидеть Зуся.

То, что день не сложится удачным, Евсей Наумович понял с утра, после того как, проснувшись, пытался вспомнить сон. Но безрезультатно. Память удерживала какие-то контуры, да и те растворялись, как пар в воздухе. Ох, не любил подобное пробуждение Евсей Наумович – четкий сон как-то ориентировал на грядущий день. Сон мог и не сбыться, не в этом дело. Главное – ощущать определенность, пусть даже негативную. Но чтобы так исчезнуть, словно и не было никакого сна? Считай – не ложился спать.

Оставалось полагать, что ничем хорошим день не порадует. И в этом Евсей Наумович убедился сразу, как только откинул одеяло, опустил ноги на пол и нащупал комнатные туфли. А точнее, после того как не обнаружил в квартире Лизу. Как она ухитрилась так тихо уйти! Ведь Евсей Наумович, хоть и расположился на ночь в своем кабинете, но спал обычно довольно чутко. Вчера, когда они вернулись из театра, Лиза предупредила о своем раннем уходе. Ей надо было застать на участке прораба, договориться о замене казенных обоев в будущей квартире. Честно говоря, Евсей Наумович не очень огорчился, он чувствовал себя куда комфортней, если по утрам его никто не стеснял под собственной крышей. Человек в его возрасте, пробудившись, нередко испытывает беспричинное раздражение, да и внешне выглядит не в лучшем виде, особенно в глазах молодой женщины. Взять хотя бы зубной протез. Евсей Наумович привык снимать его на ночь. Надо заметить, что свой зубной протез Евсей Наумович сработал не в какой-то занюханной районной стоматологический поликлинике, а у известного американского врача, когда гостил у сына Андрона два года назад. Работа не из дешевых, но Андрон уже мог себе позволить такой жест, как Евсей Наумович ни сопротивлялся, ссылаясь на то, что и старый протез его устраивает, Андрон был неумолим. Он работал ведущим специалистом в Нью-Йоркском филиале Аэрокосмической корпорации и получал девяноста тысяч долларов в год. И это при всех социальных покрытиях, так называемых бенифитах, что распространялись и на родителей. Так что, разобраться, новый зубной протез отца Андрону особенно ничего и не стоил. Но самое удивительное в той «зубной истории» было участие невестки Гали. Она обложилась множеством стоматологических справочников и каталогов, выуживая из них наиболее подходящего врача, принимающего «бенифиты» Аэрокосмической корпорации. Врач с изумлением рассматривал старый протез Евсея Наумовича и робко попросил его на память: он ничего подобного никогда не видел.

И тем не менее, как бы изящно не выглядел американский протез, но снимать его на ночь и хранить в стакане с водой в присутствии молодой женщины было не очень эстетично. К тому же и желудок нередко во сне проявлял себя нескромной физиологической эскападой, что и при одиночестве факт малоприятный, а уж когда рядом нежное создание.

Что и говорить, возраст есть возраст. Евсей Наумович помнил об этих неудобствах и предусмотрительно перебирался спать в кабинет. Поэтому и не слышал, как Лиза ушла. Так что, поразмыслив, нельзя утверждать, что день с утра задавался неудачным, даже в некотором смысле наоборот. А вот в дальнейшем. И сырое холодное утро, превратившее улицы в пейзаж погруженной в пучину Атлантиды, с хмурыми лицами прохожих, с равнодушными собаками и вороньем, хозяйски ковыляющим по мокрому асфальту. Особенно бесило Евсея Наумовича метро. Нафаршированные людскими телами поезда представлялись Евсею Наумовичу гигантскими сосисками. А втиснувшись в вагон, Евсей Наумович представлял себя частицей фарша, который тискали, перемещали, двигали в любом направлении вне зависимости от личного желания до поры, пока повезет и не пристроишь свой зад на освободившееся место.

Но сегодня Евсею Наумовичу решительно не везло. Стиснутый с боков, он простоял до самого Невского проспекта и едва сумел выбраться на платформу: жаждущие попасть в вагон стеной стояли перед распахнувшимися дверьми, что всегда изумляло Евсея Наумовича своей бестолковостью.

В таком взвинченном настрое Евсей Наумович добрался до консультации адвоката. Где и расположился в кресле, все больше закипая гневом. «Какого черта я торопился?!» – бухтел Евсей Наумович, отказываясь от кофе и от чая. Помощница адвоката пожимала плечами и виновато помалкивала.

– Зато Григорий Ильич – хороший специалист, – вдруг проговорила она. – Григорий Ильич не даст вам пропасть.

Евсей Наумович исподлобья взглянул на девушку. Широкое добродушное лицо словно кнопкой помечала темная ямочка на одной щеке, и эта асимметричность придавала ей трогательную беспомощность. Еще старомодный жилет болотного цвета с вислыми накладными карманами. Вообще-то она выглядела привлекательно, только вот ноги, тоненькие словно макаронины, хотя бы брюки натянула.

– А я ни в чем не виноват, – примирительно пробормотал Евсей Наумович.

– Был бы человек, а статья найдется, – оживилась помощница. – Всякого наслушалась, с тех пор как здесь работаю.

– Давно вы работаете у Зуся?

– Два года. Я учусь на заочном юрфаке, а здесь подрабатываю.

Очевидно решив, что смягчила неловкость за опоздание шефа, девушка уткнулась в бумаги.

А Евсей Наумович перевел взгляд на серо-белые гардины, напоминающие паруса в безветрие. «Как же меня угораздило сюда попасть, – думалось Евсею Наумовичу, – какая у меня неуклюжая судьба! Почему все складывается так нелепо? Постепенно я втягиваюсь в жизненное пространство, для которого я чужой человек, другой группы крови. Встречая старых знакомых, ощущаю их снисходительное общение, их натуженное внимание к моей судьбе, их торопливое ретирование, после чего чувствую вину, одиночество и ненужность. Я, который шел когда-то по жизни окруженным вниманием, особым любопытством ко всему, что связывалось с моим именем. А ведь я остался тем же, кем и был – доброжелательным, участливым к судьбам друзей и знакомым. Готовым по возможности помочь, понять, шагнуть навстречу. Или моя репутация стала поднадоедать людям. Возможно – в собственное мое утешение, – моя репутация укоряет их в их неспособности к поступкам?! Или им кажется, что все, исходящее от меня, – ложь, неискренность и хитрость? Может быть они правы, мне только кажется, что я готов к самопожертвованию, а по сути это не подающееся осмыслению желание самоутверждения, неутоленное тщеславие, хитрость, распознанная их проницательным взглядом. Пора честно и безжалостно определить свое место. Определить и успокоиться. И некуда рыпаться!

Не-ку-да! Все счастливые люди живут в границах именно той жизни, в которой раз и навсегда трезво оценили свои возможности. Несчастья начинаются тогда, когда ты с упрямством неофита претендуешь не на свое место. И когда, заняв его путем страданий, унижений и подлостей, вдруг начинаешь понимать всю глупость и ненужность своих усилий. Когда в итоге своих достижений тешишь лишь самого себя. А в глазах тех, ради мнения которых так выкладывался, видишь лишь пустоту и затаенное презрение. И когда, казалось, все это понял, успокоился и нашел тихую заводь, когда оказался в полной свободе от посторонних мнений, когда есть и материальная независимость – этот самый важный фактор душевного спокойствия, – вдруг, как гром среди ясного неба, рушится на тебя история с каким-то мертвым младенцем. В твою жизнь врываются новые, унизительные и тягостные проблемы. И ворвавшись, отнимают всего тебя, отнимают даже твои сны – главное достояние и развлечение, чем тешился в последние годы».