– Это Фальтенеро ее разбил, – говорит София. – Когда мы зашли, вы тут сидели, слегка не в себе. Что-то бормотали. Что-то насчет золотого века и очищения. А эта вещица полыхала синим. Фальтенеро ее разбил. После этого вы пришли в себя.

Киваю. От бледного огня до сих пор пятна в глазах… За ночь Лорин амулет впитал целую уйму моих воспоминаний, и каких! – я и не думал, что они где-то там уцелели. Даже грудь кормилицы вспомнил. И первое свое ребячье побуждение к справедливости, совпавшее у меня с другим побуждением…

Мне пять лет. Или около того. Я играю в доме и застаю во флигеле нашу экономку, Луэллу, в слезах, с расцветающим под глазом синяком, пытаюсь ее утешить, но почему-то навлекаю еще бо2льшие слезы – и она прижимает меня к себе, прижимает, словно это меня надо жалеть, и что-то всхлипывает про лесного тролля, который поколотил ее на заднем дворе. И я ей твердо обещаю, что убью всех троллей в округе. И так она меня прижимает, так я объят горячим, молодым и упругим… Что происходит со мной естественное, хотя, может, и преждевременное дело. На том она и убегает прочь. А потом и увольняется…

Подумать только… Лишь этой ночью я осознал, что не было никакого тролля. Что на заднем дворе Луэллу мог подстеречь только мой дядя. И что я со своим твердым маленьким обещанием – ее не утешил, а окончательно дал понять, что житья ей в нашем доме не будет.

И про Лаврелион что-то всплыло… Закрытые для меня воспоминания. Ведьмы хотели перенести их внутрь амулета, а потом извлечь и расшифровать.

– Господин Леннокс?

– Да. А вам по пути не попадался мой меч?

– Фальтенеро, как насчет меча?

Облик симулякра начинает мерцать. Вот сквозь него уже видна грань противоположного угла. Призрак исчезает. Я остаюсь наедине с девушками.

– Необычная у вас компания.

– Да мы сами в шоке. Он случайно прибился. Напугал нас до смерти. Призрак Интернатского замка. Саския, как ты там рассказывала?

Брюнетка глядит на меня и подругу без одобрения. Но все же отвечает:

– Над нами – руины Интернатского замка. Барон Фальтенеро – его бывший хозяин. Во время Великой Резни тут была ставка Серебряных Шлемов. Барон всех детей вывез, а сам вернулся. Вернулся и заминировал тайные ходы. Ну и взорвал все к чертовой матери. Вместе с собой. Только загробный мир, видать, его не принял. Сиротки-то, что жили под бароновой крышей… Все эти тайные ходы между спаленками… Геройство геройством, а похоже, была у барона нехорошая слабость…

– И что он, надеется теперь на искупление?

Я вздрагиваю, когда симулякр возникает рядом. В руках его Аргумент. С ножен капает вода.

– А почему вы непременно полагаете, что искупление нужно мне? А не вам? И не всему миру? Вы, может, думаете, что эта детдомовщина – эдакие ангелки? Чего они только не вытворяли между собой… – Барон протягивает мне меч. – Я поднял его со дна озера. Ножны вымокли, не взыщите. Что же до моих мотивов, то они просты. Когда я умер, никто не встретил меня у загробных ворот. Не огласил приговор. Никто ничего не объяснил. Мне и поныне неизвестно, почему я просто не прекратил быть в ту ночь. Но как я уже объяснил этим барышням, с тех пор я лишен свободы воли. Чем и воспользовались Марина и ее амазонки. За этот срок мое положение марионетки никак не изменилось. Может, перемен не стоит ждать до самого второго пришествия. А может, я останусь таким навсегда. Как подумаю об этом – схожу с ума. И тут надо же: впервые спасательная экспедиция. Вот я и желаю узнать, что будет, если я для разнообразия послужу вам. Как видите, ставки в этом мероприятии у меня будут повыше, чем у вас всех.

– Так! – шипит Саския. – Мы будем трепаться или будем выбираться? Мне что, одной тут не по себе?

Девушка права.

Мы выходим из темницы, и я понимаю, что дело хуже, чем я думал. Струйка крови из носа, не пересыхавшая всю ночь, здорово меня ослабила. При каждом шаге будто окунаюсь в гулкую мглу. Вижу, как подо мной идут мои ноги – сбивчиво, нетвердо и отдельно от меня. А в голове переливается боль, тем более острая, чем я сильнее стараюсь поспевать за отрядом. Наконец я подворачиваю ступню (вспышка боли) и размазываюсь по стене, сжимая в горле просачивающийся стон.

– Давайте, я вам… – Медноволосая бросается ко мне с гримасой участия.

Даже в своем жалком положении я не могу сдержать улыбку. Кажется, девушка и сама смутилась своего порыва и уже сдержаннее препоручила меня симулякру:

– Барон, помогите, пожалуйста, рыцарю.

Почему-то голос Софии кажется знакомым. Будто я уже где-то его слышал. Фокусы воображения, должно быть.

Я вцепляюсь в одолженное плечо. Симулякр перехватывает меня под ребрами и тащит почти всецело на себе, не гнушаясь моим тюремным зловонием.

И все равно я всех задерживаю.

Надо сосредоточиться. Есть у меня в запасе одно неразыгранное средство. По крайней мере, снимет боль.

Надо только сосредоточиться.

Когда мне исполнилось пятнадцать лет, дядя Август начал брать меня на охоту. Зверей, подлежащих травле, мне было исключительно жаль, стрелял я плохо, а после того как я ранил гончую вместо зайца, мне стали доверять либо лук, либо стрелы, но не то и другое вместе; однако охоту я все равно полюбил: мне нравилось грубое и веселое обращение друзей дяди Августа, нравилось слушать их истории и слышать от них похвалу, если мне удавалось быть чем-нибудь полезным. Повадки и нравы этих мужчин были для меня образцом в ту пору, когда я еще не брил подбородка. Не смущало меня даже то, что за употребление иного слова, перенятого мною у охотников, мне здорово влетало от тетушек. Как-то раз, когда охотники устроили привал, чтобы зажарить часть добычи, дядя Август налил мне вина. С непривычки я быстро опьянел, смеялся, как дурачок, а в положенный срок, естественно, ощутил властный зов природы. Отойдя от лагеря, я увидел в траве нечто вроде гирлянды, состоявшей из множества подвижных огоньков. Замерев с расстегнутым гульфиком, я до тех пор вглядывался в сумерки, пока не понял, что вижу перед собой процессию фей, несущих маленькие люминесцирующие фонари. До меня донеслись звуки тоненьких голосов и печальной музыки, которую я и до сих пор как будто слышу по временам. Крошечные певчие шли мимо, склонив головы, и несколько эльфов несли на плечах тело сородича, завернутое в листья лопуха. Бедные! Во всем этом было нечто такое, отчего просто переворачивалось сердце. Торжественную скорбь жителей лугов я ощущал, казалось, тем пронзительнее, что ее нисколько не умалял их рост. Я смотрел, смотрел – и опомнился не раньше, чем дядя начал звать меня по имени; шествие к тому моменту уже давно пропало из виду.

Вернувшись к охотникам, я рассказал о пережитом. Большинство сошлись во мнении, что мне в тот день больше не следовало пить, и только густобородый Том Пендергарт, одноклассник дяди Августа, сказал, что увидевшего эльфов ждет великая судьба, но что такой человек не будет счастлив. Само собой, он имел в виду феечный народец, а не банды остроухих, шныряющих по лесам.