— Разве это не чудо? — выдохнул Роберто, и сам уставившийся из-за моего плеча на содержимое коробочки.

— Чудо. Ты был совершенно прав.

— Он сказал, что у него есть ещё четыре таких медальона, а скоро будет готов шестой.

— Кто он?

— Талантливый человек, весьма талантливый! Он совсем недавно связался со мной и предложил посмотреть некоторые работы. Не все из них заслуживали внимания, особенно те, которые он сам называл старыми, но когда я увидел это... Нет, у меня просто нет слов! Вы часто заказываете мне небольших размеров амулеты, ладанки и прочее, а что скажете насчёт такой вещицы?

Заманчиво. Невероятно заманчиво. Медальон и сам по себе, без стараний леди Оливии, наверняка, сможет осчастливить человека одним только созерцанием. А если его ещё и в руки взять...

— Позволишь?

— Всё, что угодно, синьоре!

Я достал деревянное личико из гнёздышка стружки и положил на ладонь. Интересно, кем была эта женщина для скульптора? Возлюбленной? Родственницей? Безымянной натурщицей? Или...

«Как спокойно ты спишь... Спи, спи вечно... Как бы я хотел сделать твои глаза закрытыми, но ты и тогда никак не хотела опускать веки! Так и не закрыла, дрянь, всё смотрела и смотрела... Но теперь ты оставишь меня в покое, сама уйдя в вечность. Всё, чем ты причиняешь мне боль, я запру в этой деревяшке!..»

Или жертвой.

Я едва подавил желание отшвырнуть медальон в сторону. Под прекрасным ликом пряталось что-то мерзкое, гадливое и грязное.

По первому впечатлению можно утверждать, что неизвестный мне мастер убил свою натурщицу. И возможно, до того, как приступил к резке по дереву. Но точно так же можно констатировать элементарную экзальтированность, свойственную многим людям искусства или с рождения обладающим особым складом психики, или успешно воспитавшим в себе чрезмерную эмоциональность и склонность к преувеличению.

Чётко можно сказать только одно: женщину, изображённую на медальоне, мастер ненавидел.

— Беллиссима! — Новый виток восторга Роберто вызвал во мне невольное отвращение, но было бы невежливо давать волю чувствам.

В конце концов, хозяин магазина ни в чём не виноват, а работа... Работа неоспоримо чудесная и талантливая.

— Я поговорю с леди Оливией и сообщу её решение.

— Только постарайтесь не думать слишком долго, синьоре.

Никогда не любил спешки, и замечание Аньяри вызвало не слишком вежливый вопрос:

— Почему?

— Этот человек сказал, что задержится в городе ещё на два-три дня, а потом уедет.

Не вижу, как отъезд из города способен помешать вести переговоры, в наше-то время, испорченное благами научно-технического прогресса. Впрочем, неизвестный скульптор, как и любой другой человек, может обладать своими странностями и предубеждениями против самых обыденных вещей и ситуаций.

— Хорошо, мы поторопимся.

— Надеюсь, моё особое расположение к вашему салону будет... — Аньяри потёр пальцы друг о друга характерным движением. — Учтено?

— Непременно. Но у меня есть к тебе и личный заказ.

— Всё, что в моих силах, синьоре!

— Ты слышал что-нибудь о Несвященном писании?

Роберто почесал задумчиво выпяченный подбородок.

— Знакомо, очень знакомо... А, вспомнил! Моему отцу, как раз незадолго до того, как он ушёл на покой, заказывали копию этого писания, меня тогда ещё отправляли наводить справки. Вот, кажется, здесь есть кое-что. Как сейчас помню... — Он открыл дверцу книжного шкафа и после недолгих сомнений вытянул за корешок одну из книг. — Это прижизненное издание исследований одного из известнейших историков, занимавшихся историей религиозных течений, синьора Франсуа Дю Латтера. Страница двести двенадцать, кажется... Да, точно! Если желаете, можете ознакомиться, а я пока посмотрю, остались ли записи об исполнении того заказа. Присаживайтесь, не стесняйтесь!

Аньяри стряхнул пыль с подушки придвинутого к секретеру кресла, а сам, рассеянно бормоча под нос что-то лишь отдалённо похожее на песенку, скрылся в мебельных дебрях.

Антикварный предмет скрипнул под моим весом, но не так громко, чтобы предупредить об опасности. Что ж, значит, можно расположиться поудобнее и пододвинуть поближе к краю секретерной доски настольную лампу, слава Господу, современную и дающую достаточно света, чтобы разобрать строчки мелких букв на слегка пожелтевшей от времени бумаги.

«Первое упоминание о Несвященном писании датировано примерно 890-ым годом от Рождества Христова. Более точную дату установить не представляется возможным, поскольку сохранился только список с Часослова из монастыря святого Адальберта, а оригинал был утерян в период распада ордена Бенедиктинцев.

Начиная с десятого века в кругах, близких к высшей религиозной знати, распространяются полусплетни, полусвидетельства очевидцев о существовании сборника загадочных пророчеств, автором которых называют некую Иоанну, монахиню-бенедектинку, удалившуюся от мира как светского, так и духовного, и закончившую свою жизнь в горной часовне, которую, впрочем, жители окрестных деревень и поныне почитают не иначе, как священный храм. Упомянутая Иоанна до своего добровольного отшельничества некоторое время исполняла обязанности духовницы супруги Людовика II Немецкого, первого короля будущей Германии. Чем было вызвано решение монахини покинуть свой завидный пост, неизвестно, однако её намерение не вызвало протеста со стороны коронованных особ, более того, видимо за особые заслуги, Людовик обеспечил бывшей духовнице сопровождение и содержание во время последней поездки Иоанны: посещения монастыря святого Адальберта.

С какой целью монахиня навещала сию обитель, авторы хроник не сообщают. Только в одном из римских писем, своеобразном отчёте перед папой о деятельности монастыря, отмечается, что вместе с Иоанной, названной „благостной сестрой“, ушли четыре послушницы: Фредерика, Марта, Елизавета и Беатриса. По всей видимости, именно эти женщины находились при Иоанне до самой её смерти, а потом покинули горную часовню, разойдясь по разным странам, если не сторонам света. Достоверных сведений о дальнейшей судьбе послушниц, так и не принявших монашеский сан, обнаружить не удалось, однако во всех источниках указывается на то, что уходили женщины не с пустыми руками. Четыре послушницы несли с собой в мир так называемые „Откровения Иоанны“, записанные ей самой. Но путешествовали женщины не в одиночестве. Как сообщают хроники тех лет, рыцари, назначенные Людовиком для защиты Иоанны, не покинули своих подопечных по прибытии в горную часовню, а остались жить в окрестных деревнях и, по слухам, даже основали свой собственный крошечный и крайне закрытый орден. А когда послушницы приняли решение уйти в мир, рыцари разделились и сопроводили каждую из них, тщательно охраняя и верно служа...

Отдельные историки ставят пророчества, сделанные монахиней, на ту же грань между непознанной истиной и откровенным шарлатанством, что и творчество Мишеля Нострадамуса, но в сохранившихся списках с оригинала „Откровений“ загадок ещё больше, чем таят в себе знаменитые катрены. И самая главная особенность пророчеств Иоанны заключается в том, что они написаны просторечным, а не церковным языком, без видимых шифров и аллегорий. Написаны настолько привычно, что при чтении кажется: ещё немного, и станет ясна суть каждой строчки. Однако, это всего лишь видимость, необъяснимая иллюзия, сопровождающая „Откровения“. По крайней мере, ни одно из известных пророчеств или строф, как их правильнее называть, не нашло пока своего объяснения и продолжает служить поводом для лженаучных мистификаций.