помещик просто так согласится бесплатно отдать свои имения — часто многократно заложенные! — да тут уже не бунт будет, а ужасное восстание, в котором во главе будет не хорунжий Пугачев, потрясший государство, но разбитый регулярной армией, а настоящие офицеры, многие из которых успели повоевать.

— А, вот еще интересно, — взмахнул листком Император. — Иудеи. Ты их предлагаешь выселить аж к османам.

— Либо они принимают православную веру, либо пусть селятся в Турции, — здесь Павел ответил с некоторым недоумением, не понимая сути вопроса.

— Сменить веру мало кто согласится, или будет это как у испанцев при Фердинанде и Изабелле — покрестятся, но все равно по-своему молиться будут. Значит, к османам. А понимаешь, что ты миллион душ на смерть обрекаешь? Ты вообще как себе такое переселение представляешь, что Порта будет смотреть, как ты жидов через границу гонишь?

Пестель пожал плечами. Судьба евреев его не интересовала совсем. У меня из жидов в знакомых только Добрей, и его не назвать праведником никак, но готова ли я обречь его на лютую кончину или рабство ради… а ради чего?

Павел Петрович вздохнул.

— Жиды — та еще проблема, конечно, но нельзя же так, милосердие же должно быть! Еще про кавказцев ты говорил, но в показаниях нет точных слов.

— Смирных оставить на месте, буйных расселить по всем губерниям.

— А полякам свободу дать?

— При условии, что они будут верным союзником России!

Аракчеев аж крякнул от такого заявления, Спиридонов скривился, и даже я ухмыльнулась. Чтобы шляхтиич дал слово русскому о вечной дружбе и сдержал его? Мани превеликий, что у Павла в голове!

— Двое освещенных, — сказал вдруг Макаров. — Приятели курляндца, напавшего на Александру Платоновну. Кто они и где живут?

Младший Пестель только фыркнул и отвечать не стал. Но неожиданно подал голос его отец:

— Алексей Вереницкий и Магнус Ульм. Где живут — не знаю, но люди это страшные, особенно остзеец.

— Молчи, каналья! — закричал Павел.

— Сам молчи! «На виселицу, если понадобится!» Из-за тебя все! Я бы повинился, уплатил бы виру, а теперь и так повесят, и Боря убит! На тебе смерть его!

Дальнейшая картина совсем не напоминала возвращение блудного сына к отцу, напротив — сын бросился к родителю с намерением его придушить, но быстрее всех оказался Спиридонов, успевший перехватить Павла и не отказавший себе в удовольствии повалить его на пол и основательно пнуть по ребрам. Император поморщился и велел ворвавшимся на шум гвардейцам поднять арестанта.

— Постойте рядом, солдаты. Больно шустрый он у нас. Продолжай, Ваня.

Старший Пестель с ненавистью зыркнул на отпрыска и поклонился:

— Паша привел их. Спелся с англичанами и этим Агафоном из Управы и вот этих приплел. Меня убедил, что грозит мне за сибирские дела суд скорый, мол, компанейский ему секрет вызнанный раскрыл, что уже готовят обвинение в Сенате, я и испугался сильно. Сейчас и сам не понимаю, что со мной было, но вины с себя не снимаю — замыслил убить Вас, Государь. Сильны они, манихеи сраные. Но немец — от него жуть берет. Что-то в нем совсем страшное есть.

— Немец — худой который? — уточнила я.

— Да.

— Что там у него с глазами? Разного цвета?

— Один глаз у него, второй стеклянный.

Я, пристав и начальник Особого отдела переглянулись: примета уж очень существенная, не зря такое подметил вор-художник Емеля.

— Где их искать? — спросил Спиридонов, позабыв про субординацию, но его никто не осек.

— Не знаю. Где-то в Коломне жили, но там ли еще — то мне не ведомо. Слышал, что упоминали они со смехом салон Варвары, — тут Аракчеев от упоминания Пестелем имени его любовницы посерел лицом, — Вельяшевой.

Граф расслабился, мне хотелось засмеяться от такого, но, конечно, удержалась.

— Вельяшева… — пробормотал Павел Петрович.

— Вельяшева-Волынцева, — сказала я. — Знакома она мне. Освещенная, интересная девица… поскандальнее Марго Аммосовой будет, но в свет выходит мало, потому и не на слуху.

— Знаешь ее? — спросил Ростопчин.

— Не подруги, но при встрече поворкуем. Стихи творит недурственные, не глупа, но… впрочем, это наше, женское.

— Вот раз ваше женское, то тебе и править, — подытожил Император. — Этих обратно в камеры, поговорим еще.

И, когда Пестелей увели, спросил присутствующих:

— Простить Ивана?

Ростопчин опустил глаза, даже Аракчеев не решился ответить сразу, тогда Павел Петрович строго посмотрел на Спиридонова: дескать, тебе-то от ответа уйти не по чину будет.

— Никак нельзя, Ваше Императорское Величество! Грех великий на нем, простите — пример другим дадите.

Я поморщилась — жалко же душу, пусть и грешную — но с приставом была совершенно согласна.

— Вот вам и судья, — усмехнулся Государь. — Повисят рядом — отец и сын.

Глава 22

У нас имелось три адреса. Вернее, сначала и я, и Макаров говорили только о двух — дом на Грязной, где по словам бандита Емели остановились злодеи, и огромная квартира Варвары Анненковой на Гороховой. О третьем месте напомнил Николай Порфирьевич — об освещенном, который вложил в голову несчастному дворянину Колемину неуемную страсть к проститутке Лукошке. Жил этот мастер на Песчаной улице[116] Рожественской части — на самых выселках.

— К татям ехать — надо бы людей подогнать, — сказал пристав, с чем Макаров согласился, пообещав привести полицейских из своего ведомства.

— К Варваре лучше ближе к вечеру, — добавила я.

— Тогда давайте в Пески, — решил Александр Семенович.

Нужный манихей обитал почти у самого недостроенного Смольного собора. Величественное в задумке сооружение уже много лет стояло заброшенное, разрушающееся под собственным весом и сырыми ветрами, хотя разговоры о том, что творение Растрелли необходимо завершить как можно скорее, велись постоянно, но дальше обсуждений дело так и не зашло[117]. Вокруг царило уныние, везде непролазная грязь, хотя именно эта местность никогда не подтапливалась, будучи расположена наиболее высоко во всей столице. Дорога сюда вела мимо многочисленных кабаков самого низкого пошиба, по сравнению с которыми «Малинник» выглядел бы приличной ресторацией. Вот и требуемый домишко смущал взор своими тронутыми гнилью деревянными стенами.

Спиридонов споро разузнал точный адрес и повел нас на второй этаж. Скрипучая лестница грозила обвалиться прямо под ногами, зато хлипкая дверь отворилась вместе с остатками замка. Хозяин комнатушки встретил нас видом напуганным и попытался сбежать через окно, но был отловлен приставом, ловким в задержании и не таких лиходеев.

— Кузьмин Алексей, мещанин сорока лет. Так ведь, голубчик?

Голубчик сперва не ответил и даже попытался озарить Николая Порфирьевича какой-то дрянью, но я была настороже, поэтому ударила по нему своим Светом, да так, что мастер мороков чуть