Только у одной женщины из Сан-Франциско все было в порядке с браком — муж, двое детей, а значит, и поддержка близких. У всех остальных положение в личной жизни было нестабильное, они страдали от разочарований и конфликтов.

Многие чувствовали себя отвергнутыми семьей, они ощущали, что друзья или коллеги понимают их лучше. Женщина-адвокат из Денвера, тоже разведенная, растрогалась, вспомнив, как две ее сотрудницы, секретарша и ассистентка, в знак солидарности с ней, облысевшей после химиотерапии и стеснявшейся этого, явились в офис обритые наголо.

Мы сидели кружком на земле — девять участников плюс руководитель обсуждения. Он же заведовал коробкой с бумажными носовыми платками и подталкивал ее к рассказчику, чтобы тот мог вытереть слезы, сопровождавшие практически каждую историю. Вскоре мы обратили внимание на эти странные, если глядеть со стороны, но очень своевременные перемещения коробки; все засмеялись. Смеялась вместе с нами и молодая женщина-дизайнер, которая рассказала о результатах исследования, проведенного каким-то университетом. Выяснилось, что слезы того, кто режет лук, отличаются по своему химическому составу от слез, которые проливались здесь, — «слез гнева и печали», как она выразилась.

Именно печаль и гнев звучали в историях моих товарищей, и это было вызвано не столько болезнью как таковой, сколько их жизнью и отношениями с другими людьми. Вот на что следовало бы в первую очередь обращать внимание при оценке уровня развития общества, а вовсе не на ВВП или, допустим, доход на душу населения! И какой же мерой можно измерить эту роскошь, когда в твоей жизни есть человек, на которого ты можешь во всем положиться, с которым можно глядеть в будущее и обозревать былое, делить горе и радости? Человек, которого ты встретил еще в юности, с которым ты менялся и рос, с которым хорошо было бы и состариться вместе. Какую ценность представляет для излечения присутствие в жизни больного такого друга? На мой взгляд, огромную. Кстати, то же самое можно сказать и о доверительных, искренних отношениях с врачом. Мои товарищи были со мной согласны.

Женщина-адвокат из Денвера внезапно разрыдалась: ей пришлось поменять врача-онколога, так как прежний заявил, что больше ничем не может помочь. А вот другая женщина, судья из Миннесоты, сказала, что ее врач просто безупречен. Он ни разу не говорил с ней о проценте излеченных, о том, сколько лет или месяцев ей осталось. Он подбадривает ее, говорит с ней только о хорошем, и она твердо решила не сдаваться и сделать все, чтобы не стать «объектом для статистики».

У пятидесятилетнего сотрудника вашингтонской организации, занимающейся защитой прав человека, рак обнаружили уже давно; он рассказал, что за это время успел сменить двух жен и бесчисленное количество врачей, чтобы, как он выразился, «не чувствовать себя один на один с болезнью».

Все они были обижены на свои страховые компании, которые шли на любые уловки, лишь бы не оплачивать больничные счета. Ортопед обнаружил в страховом полисе, оформленном много лет тому назад, пункт, согласно которому в случае самоубийства клиента его страховка детям не выплачивается. Женщина-судья подтвердила, что такая практика действительно существует.

Спал я отлично. Встал, как обычно, очень рано, с рассветом — света хватало только чтобы видеть, куда я ступаю, — и пошел по узкой тропинке сначала в лес с причудливо искривленными деревьями, затем по росистой траве через дюны. А потом тропка круто спустилась вниз с каменистого обрыва, туда, где передо мной предстал огромный, великолепный океан. Он накатывал на пляж, обнимал скалы, играл с кусками дерева, подхватывая их, унося с собой и вновь выбрасывая на берег. И так миллиарды лет подряд, год за годом, мгновенно смывая все следы на песке — мои следы, следы малютки-краба, который выполз из своей норки, отпечатки обломков дерева.

Я шел по пляжу, подбирая тут и там маленькие странные камешки. Они были розовые, плоские и очень гладкие. В центре у каждого был черный круг, похожий на окаменевший глаз какого-то ископаемого существа. Я наслаждался древностью окружающего меня мира. Я был один — ошеломленный, потрясенный величием природы.

Над вспененной водой висела в воздухе тончайшая пелена брызг, заслонявшая солнце, но эта мглистая размытая белизна заставила меня еще острее ощутить безграничность океана и подумать о вечности не как о времени без конца, но как о мгновении вне времени. Именно это я испытал там, на берегу, мне казалось, что я вечен, потому что величие, окружавшее меня, было повсюду — да и во мне тоже.

На обратном пути после крутого подъема я набрел на покосившуюся хижину из старых бревен, почерневших от времени и непогоды. Дверь была закрыта железным крюком. Я открыл ее. В крохотном помещении явственно ощущалось чье-то присутствие; комната казалась живой. На низком столике, как на алтаре, стоял огарок свечи, лежали сухие цветы, ракушки, оставленные прежними посетителями. Я добавил один из камешков — тех, с немигающим древним глазом. Усевшись на маленькую соломенную циновку на полу, я застыл в молчании, слушая дыхание Вселенной — и свое тоже.

Свидания с океаном стали для меня ежедневным ритуалом. Утром, ни свет ни заря, когда все еще спали, я шел бродить по берегу. Вечером перед ужином я устраивался где-нибудь на травянистом плато над пляжем. Найдя укрытие от ветра, я сверху смотрел, как вода окрашивается в цвета заката.

Однажды вечером, когда дул сильный ветер, а волны внизу накатывались на пляж, ритмично, непрерывно, как дыхание исполина, я остановился понаблюдать за старым стволом дерева, который океан то смывал, давая ему какое-то время поплавать, то катал взад-вперед по песку. Я представил, что этот ствол мое тело, и спокойно глядел, как он пляшет и исчезает в объятиях этого добродушного гиганта. В небе появились два красавца пеликана. Большие, безгласные, они летели вдоль берега, планируя на раскинутых крыльях. Что это было — моя душа? Воспоминание обо мне? Я ощутил глубочайший покой и спросил себя, сколько других участников прежних семинаров мечтали здесь о том, как хорошо было бы оторваться от земли и полететь, как эти пеликаны, над этими прекрасными скалами. Лечь бы на ветер, и пусть он несет тебя, куда хочет. Я почувствовал себя в великолепном одиночестве — ни ответственности, ни обязательств, ни чужих слез.

Вскоре за ужином обнаружил, что все это замечательное вегетарианское питание на самом деле скука смертная. Блюда были красочные, разноцветные, но неизменно пресные и безвкусные. Зато это была исключительно здоровая пища — по крайней мере, так утверждала повариха-монахиня, заправлявшая всем на кухне. За все время нам не перепало ни чашечки чаю, ни глотка кофе. Только травяные настои.

Утро начиналось с медитации и упражнений на расслабление под руководством Ваза. У него это здорово получалось — создавать атмосферу. Мы раскладывали на земле подстилки и ложились, стараясь забыть на время о голове, руках, ногах и обрести в тишине это «внутреннее пространство покоя», в котором мы могли бы укрыться. Еще Ваз толковал о «священном месте, где конечное и бесконечное встречаются». Эти словеса меня раздражали, но сами упражнения были замечательные, и их действительно следовало бы ввести в распорядок дня, чтобы содержать в порядке тело… а может, и все остальное.