Кассий снова всмотрелся в ее глаза, его голос вибрировал у нее в груди:

– Но прежде всего – мы слуги. Последователи. Окруженные врагами. Верные до самой смерти. Мы не гнемся и не ломаемся. Никогда. Это правда, которую ты узнаешь в этой камере. Это первый ответ на любой вопрос о себе, который ты можешь задать. А если тебя это не устраивает, аколит, если ты думаешь, что, возможно, совершила ошибку, придя к нам, сейчас самое время об этом сказать.

Что ж. Значит, ответов не будет. Только новые загадки. Если Кассий и знал некую глубинную истину о даркинах, то не станет делиться ею здесь и сейчас. А возможно, нигде и никогда. Или же, как он выразился, пока она этого не заслужит.

Поэтому, скривившись, Мия медленно поднялась со стула. Ноги подгибались. Тошнота мучила. Ей было холодно. Сыро. От волос воняло водой из залива и кровью. Щеки опухли, глаза заплыли, губы потрескались. Убрав влажный локон от щеки, она встретилась взглядом с Кассием.

И протянула руку.

– Можно получить обратно мои сигариллы?

На это ей потребовались все силы, но она не подавала виду.

Ее вывели из подвальной камеры. Вдоль светлой набережной и обратно в тайные туннели под Свинобойней. В руках был зажат деревянный коробок, запечатанный сальным воском. В рукаве прятался стилет из могильной кости. На устах – ни шепота.

Кровавая Тропа в гору далась ничуть не легче, чем в первый раз. Мия разделась донага, шагнула в багряный бассейн под бойней. Погрузившись в водоворот, на секунду испытала искушение остаться там навсегда со своими вопросами и страхами. Но затем начала противостоять его тяжести, крепко обхватив коробок, подаренный Меркурио, и клинок из могильной кости.

Тремя ваннами позже ее забрал молчаливый Десница и повел по винтовой лестнице к Небесному алтарю, чтобы она позавтракала, как ни в чем не бывало. Юношей-аколитов нигде не было – вероятно, их уже направили в Годсгрейв, чтобы они прошли собственный круг пыток и избиений. Мия увидела за столом Эшлин с опухшей губой и порезанной щекой. Девушка отказывалась встречаться с ней взглядом. Положив себе еды, Мия села на стул и молча принялась завтракать. Отмечая других девушек-аколитов, которые медленно поднимались по лестнице, – все улыбки и шутки с прошлых трапез остались лишь воспоминанием.

К концу завтрака за длинным одиноким столом остались только Эшлин, Джессамина, Карлотта и Мия. Все побитые. Ушибленные. Окровавленные. Но хотя бы живые. Из девяти девушек, которые собрались вчера в зале Аалеи, вернулись только четыре.

Четыре – железо.

Остальные – стекло.

Они посмотрели друг на друга. Вечно стоическая Карлотта. Ликующая Джессамина. Обеспокоенная, нахмуренная Эш – вероятно, из-за мыслей о том, что могло происходить с ее братом. Но никто из них не заговорил. Мия пялилась на свою тарелку, пережевывая пищу – по одному пепельному кусочку за раз. Заставляя себя съесть каждую крошку. Впитать в себя подливу, как необработанный камень – кровь. И, закончив, тихо встала, вернулась к себе в комнату и закрыла за собой дверь.

Она посмотрела на свое отражение в зеркале. Темные глаза с синяками. Тонкие дрожащие губы.

– …Мне жаль, Мия…

Она посмотрела на не-кота, свернувшегося на краю кровати. Кассий и Эклипс потрясли Мистера Добряка хуже, чем ее. Но вопросы о даркинах, о Лорде Клинков и его спутнике – все они умерли прямо на ее губах.

– Все нормально, Мистер Добряк, – вздохнула Мия.

– …Никогда не отводи взгляд… – прошептал он. – …Никогда не бойся…

Мия кивнула.

– И никогда, никогда не забывай.

Она села перед зеркалом и уставилась на девушку в отражении. На убийцу, которую описал Кассий. На чудовище. На долю секунды задумалась, какой могла бы быть ее жизнь, если бы Скаева не разорвал ее на клочья. Мия пыталась вспомнить лицо отца. Пыталась забыть лицо матери. Чувствовала, как слезы обжигают глаза. Приказывала им исчезнуть, пока ничего не осталось. Только Мия и девушка с сухими глазами в отражении.

Меркурио, должно быть, знал, что скоро грядет проверка на преданность. Знал, что планировали Кассий и Духовенство. И хотя любой другой мог бы обидеться, что учитель не предупредил о грядущем, Мия ощущала только гордость. Старик знал, что ее ждет, и все равно не промолвил ни слова. Не потому, что ему было все равно.

А потому, что он знал.

Кассий и Духовенство не имели ни малейшего понятия. Ни малейшего представления о том, из чего она сделана. Но он знал.

«Железо или стекло?» – спрашивали они.

Мия сжала челюсти. Покачала головой.

Ни то, ни другое.

Она была сталью.

В конечном итоге проверку лорда Кассия пережили семнадцать аколитов. Четыре девушки. Тринадцать юношей. Все были украшены различными оттенками крови, синяков и ушибов. Глаза Тиши так заплыли, что юноша почти ничего не видел на протяжении целых трех перемен. Марцелл неделями хромал. Пипу чуть не сломали челюсть, и он почти месяц ел только суп[77].

Мия знала, что ей должно быть все равно, выжил ли Трик. Но когда он поднялся по ступенькам и тихо сел ужинать, она не сдержала улыбки. А когда он поднял голову и заметил это, Мия решила, что не стоит ее прятать.

И Трик улыбнулся в ответ.

Ее правая рука до сих пор полностью не исцелилась, но выговор Меркурио попал в цель. Когда Духовенство посудило, что паства достаточно отдохнула для начала уроков, Мия решила снова посетить Зал Песен. Она и так пропустила с десяток занятий; если пропустит еще, то рискует слишком отстать, чтобы быть кому-то конкуренткой во время состязания Солиса. Она и так понимала, что шансы не в ее пользу; лучшая надежда окончить зал победительницей – это найти противоядие для Паукогубицы. Но ошибка в соревновании Паукогубицы подразумевала смерть, да и кроме того, если она все же окончит Церковь полноправным Клинком, ей понадобится все искусство владения мечом, какое только есть. Сидеть на заде ровно и читать всю перемену ей в этом не поможет.

Когда Мия зашла в Зал Песен, Джессамина отвлеклась от выбивания содержимого из тренировочного манекена и выстрелила улыбкой, которая так и твердила «чтоб ты сдохла». Мия заняла свое место в кругу, и Солис вздернул бровь, глядя на нее своими ужасными, подернутыми белизной глазами. Ткачиха Мариэль так и не заштопала царапину на щеке после их схватки – крошечный новый шрам, который Последний определенно решил оставить, украшал грубую щеку.

Шахид не опустился до того, чтобы поприветствовать ее, и не упоминал об аколитах, которые не вернулись из Годсгрейва.