Зима вошла в силу, приближалось Великое Подношение, снег наряжал Годсгрейв в грязноватое белое платье. Неночь за неночью симпатичные тени отправлялись из покоев Адоная на Кровавую Тропу и разлетались по городу в поисках секретов, а затем возвращались и раскладывали их у ног Аалеи. Шахид масок не давала никаких намеков насчет того, кто выигрывал в ее состязании.

Ткачиха продолжала трудиться, меняя лица одно за другим. Она проявила свирепую красоту Джессамины в полном расцвете, отточила естественную миловидность Осрика; даже Петрус получил обратно свое ухо. Новосотканные аколиты начали использовать оружие Аалеи – во время уроков или после них случались незначительные игры с кокетством и прикосновениями. За трапезами Мия чувствовала изменения даже в воздухе. Взгляды украдкой и тайные улыбки. Учитывая, сколько крови и пота вкладывали в обучение аколиты, Мия думала, что они этого заслуживали. Уроки становились все более изнурительными; почти половина паствы уже была мертва. Мия полагала, что немного безобидного веселья никому не повредит.

А затем пришло время маскарада.

После ужина всех аколитов собрали в покоях Адоная. Без лишних предисловий их одного за другим отправили по Кровавой Тропе. Раздеваясь до сорочки, Мия чувствовала голодные взгляды на своем теле и, в свою очередь, тоже рассматривала остальных. Когда все вынырнули из кроваво-алой теплоты под Свинобойней, аколитам приказали тщательно вымыться и быстро одеться. После этого все семнадцать учеников сели в лодку – крытую гондолу, не меньше – и поплыли к костеродному кварталу Годсгрейва. Мия плыла с Карлоттой, Эшлин и Осриком, разглядывая из-под навеса зажиточные поместья самых богатых и могущественных жителей Годсгрейва. Сопровождающие их Десницы были одеты в лучшие наряды прислуги – отороченные золотом сюртуки и шелковые штаны в обтяжку. Сердитый кроваво-красный взгляд Саана свелся к угрюмому подглядыванию из-за тяжелой завесы клубящейся серой дымки, но Мия все равно щурилась, надвигая азуритовые очки на нос.

Она посмотрела сквозь тонированные линзы на Карлотту, восхищаясь поэмой, которую сотворила из ее лица Мариэль. Ткачество прошло всего пару перемен назад, и было трудно не заметить разницу. А как на нее начали поглядывать другие послушники! Губы Карлотты стали полнее, тело приобрело аппетитные формы. На щеке девушки, которую некогда очерняло клеймо рабыни, теперь сияла только гладкая бледная кожа.

– Ткачиха знает свою работу, – улыбнулась Мия.

Карлотта покосилась на нее, после чего снова повернулась к окну.

– …Наверное.

– Ой, да ладно тебе, Лотти, ты выглядишь, как картинка, – возразила Эш. – Мариэль – мастер своего дела.

Получив от сестры толчок локтем, Осрик тоже поддержал разговор:

– О, да. Несомненно, как картинка.

– Это странно, – пробормотала Карлотта. – По чему мы только не скучаем.

Девушка прикоснулась к месту на щеке, где раньше было клеймо рабыни. Пальцы пробежались по безупречной ныне коже. Больше она ничего не говорила, и Мия не хотела давить. Но она видела, как в глазах Карлотты пробегали воспоминания, пока она смотрела на проплывающий мимо город. Тени, которые омрачили ее радужные оболочки, придали им синевы.

«Где рабыня могла научиться ядоварению? Что понудило ее присоединиться к Церкви? Почему она здесь?»

Мия понимала, что Карлотта – ее главный конкурент в состязании Паукогубицы. Что Мистер Добряк сказал правду и сострадание – это слабость, которую могут использовать против нее. Что ее не должно это заботить.

И все же, и все же…

Их гондола наконец причалила к небольшой пристани у входа в величественный пятиэтажное палаццо – такой дом могли себе позволить только костеродные.

– Что, ради бездны, все это значит? – прошептала Мия.

Эшлин с Осриком пожали плечами – похоже, о чем-то их отец все же умолчал. Мия уже в четвертый раз проверила, на месте ли ее клинок из могильной кости, и вышла на пристань. Со стороны канала дули ледяные ветры, причал был скользким от корки инея.

Аколитов загнали в фойе палаццо. Красные стены были завешаны прекрасными портретами в роскошном лиизианском стиле[79]. Цветы в вазах источали легкий аромат, а в высеченном в стене очаге бушевал огонь.

На вершине главной винтовой лестницы стояла шахид Аалея. Хотя ей нравилось думать, что этот нелепый оборот речи встречается только в книгах, при виде женщины у Мии в самом деле перехватило дыхание. Шахид была облачена в красное, как окровавленное сердце, длинное струящееся платье, отделанное черным кружевом и жемчугом. Корсет из кости драка туго облегал талию, а открытые плечи были гладкими и белыми, как сливки. В руке она держала маску-домино на тонкой костяной палочке.

Глаза Лотти округлились, сомнения насчет собственного лица на мгновение забылись.

– Я бы убила собственную мать, чтобы заполучить такое платье…

– Я бы убила тебя и твою мать, чтобы заполучить такое платье, – прошептала Эш.

– Хочешь станцевать, Ярнхайм? – спросила Лотти с каменным лицом. – Лиизианская шелковая парча с корсетом и подобранными перчатками? Да я тебя закопаю.