После такого показа их привели к самому Муктадиру, который возлежал на кушетке из эбенового дерева, инкрустированной золотом и серебром, справа от которой висело 9 ожерелий с драгоценными камнями, блеск от которых затмевал дневной свет. Послам и переводчику не позволили подойти к халифу на расстояние ближе 900 локтей. Когда прием был окончен, гостей повели по дворцу, чтобы показать слонов, жирафа, рысей и других крупных животных — все они были в богатых чепраках и сбруях; после прогулки их самих нарядили в почетные одеяния и каждому вручили в подарок 50 тысяч дирхем золота. Следует упомянуть, что во дворец они были приведены в час дневного намаза, через «улицу минаретов», и момент подгадали таким образом, что когда муэдзины воззвали к молитве, казалось, земля вздрогнула, как во время землетрясения, а иностранцы содрогнулись от смертельного ужаса. Трудно сказать, насколько этот случай далек от реальных событий, но по нему можно судить о варварской любви к выставлению напоказ пышности и блеска при дворе халифов, и тут никаких сомнений не остается.[110]

Пышный прием завершился миром. Но не успел договор вступить в действие, как в Сирии вновь подняли голову ужасные карматы, и неуверенный в себе халиф проявил свою полную беспомощность, не сумев ничего предпринять. Ни один человек при дворе не обнаружил достаточно ума и присутствия духа, кроме одного евнуха, который, хоть и был в числе придворных, не побоялся низложить суверена ввиду его некомпетентности, а на трон в Багдаде посадить его брата Кахира. Трое суток Кахир переживал восторженное состояние, после чего коварные хозяева сбросили его, за то, что он не угодил им и, как было заведено, не разделил богатства из казны между солдатами в день своего восшествия на халифский престол. С Муктадира спали оковы, и он сместил брата, а затем был смещен сам! При таком стечении обстоятельств Мосул объявил себя независимым, и в халифате не нашлось такой силы, которая могла бы удержать город от разрыва последних уз, которые удерживали его от нарушения клятвы. Затем вновь карматы совершили нападение на Мекку, захватили ее, убили многих пилигримов, как это было во время предыдущего халифата, разгромили Каабу, сдвинули черный камень и завалили священный источник Земзем мертвыми телами.

Вдохновленный подобными беспорядками, некий «солдат удачи» предпринял революцию в Персии, восстановил культ магов в завоеванных частях страны. Багдад — ввиду потрясений, имевших место так близко, — был ввергнут в состояние крайнего смятения. Горожане боялись, что дни Якуба-медника вот-вот повторятся, но узурпатор двинулся прочь, к Табаристану, и тогда Багдад вздохнул свободнее. Передышка была временной, тем не менее, и во дворце вновь возникла интрига, приведшая к позору того евнуха, что низложил Муктадира, который был настолько обозлен, что поднял армию и взял столицу в осаду. В тот момент Багдад был столицей крошечного клочка земли, окружавшего город! По совету своих приближенных, Мук- тадир вышел впереди войска с плащом пророка в сопровождении советников, каждый из которых нес в руках экземпляр Корана. Но осажденные, вместо того чтобы проявить уважение к святыням, обратили наступавших в бегство. И когда наконец он попал к ним в руки и потребовал, чтобы в его лице оказывалось уважение последователю Мухаммеда, они воскликнули, вонзая в него острые мечи: «Мы хорошо тебя знаем! Ты последователь не пророка, а дьявола!» Так пал халиф Муктадир, и ослабевший халифат в 932 году ощутил на себе еще более жесткую хватку турок.

Историки сходятся во мнении, что гибель халифата была вызвана соперничеством противоборствующих правителей, происками многочисленных анархических и деструктивных сект, отказом удаленных провинций повиноваться и хранить верность данной халифу присяге, а также ростом могущества, амбициями турецких наемников — все, что столь очевидно еще со времен правления Мамуна и Мотасима.[111] Пророк оставил своим последователям в качестве руководства книгу, содержащую много ценных советов, приспособленных к тогдашним условиям; он велел им пойти и завоевать землю для религии ислама; и они следовали его наставлениям. Но их держава разрослась до таких размеров, что Мухаммед едва мог и мечтать, и выросла она за такой короткий промежуток времени, что у правителей её не было никакой возможности научиться управлять землями столь обширными и народами столь различными.

Берберы Африки, варвары Туркестана, горячие сарацины и горделивые сирийцы с их библейскими воспоминаниями, богатые и важные персы, жители Армении и Месопотамии, египтяне и племена, проживающие у границ Катая, население Пиренейского полуострова, — в тот краткий момент истории — всего одно столетие! — им невозможно было сплавиться в одно национальное целое в рамках единой религии.[112] Бесполезно было бы также ждать, что целый ряд халифов, наделенных абсолютной властью, прибегавших к мечу или отраве, чтобы отстоять свою власть, могли продержаться более или менее длительный срок без того, чтобы не разжечь зависть и интригу. Особенно на Востоке, где хитрость и коварство, двуличие и обман — общепринятые способы действия в придворных кругах.

Мы не могли не заметить, что сменявшие друг друга халифы не справлялись с обременительным грузом государственных забот. У них была привычка обращаться к сильному соседу в поисках поддержки для борьбы с конкурентом. И мы видели, что могущественный союзник в свою очередь становился могучим конкурентом, как только понимал, что халиф от него зависит. А мы знаем, что суверен меньше всего мог полагаться на веру, когда хотя бы что-нибудь можно было добыть путем измены. Мы видели, что слабые, изнеженные халифы в свой кабинет приглашали сильных министров, и те пользовались служебным положением, чтобы свергнуть хозяев, которые им доверяли. Видели мы и то, что провинции отпадали от державы, потому что находились слишком далеко от столицы и не видели смысла в этой зависимости, не испытывая также и симпатии к правителю. Так, становясь богаче, халифат в то же время становился и слабее, а теряя силу, он распадался. Поначалу процесс был не очень быстрым, но любой симптом распада тут же порождал новый, пока наконец всю систему не разъедала политическая и религиозная вражда, пока ее не подрывали интриги и обман.