Сварог-батюшка!

Лада-матушка!

Велес-сватьюшка!

Макошь-бабушка!

Да будет святая воля ваша

На житье-бытье внуков Дажьбожьих

Станислава и Зарялы,

На детей их, на приплод, на богатство,

На доброе здоровье!

Во славу родов наших,

На славу земли родной!

— Гой! — кричали все собравшиеся вслед за ней.

Веледар взял за руку Станилу, Богуслава — Зарялу, и повели их вокруг дуба, следуя по солнцу — один круг, второй, третий. Волхвы окропляли их водой со священных трав, женщины осыпали хмелем и зерном из ковшей, а народ вопил:

— Житом — чтобы жить хорошо! Хмелем — чтобы жить весело!

— А что это мы все на паволоку смотрим? — закричал воевода Жданец. — Мы на невесту пришли смотреть! А ну, княже, покажи нам княгиню нашу!

Под ликующие вопли народа Станила нетерпеливыми руками поднял паволоку. На него глянула Заряла, раскрасневшаяся, как настоящая заря, с блестящими глазами, дрожащая от волнения. Теперь она принадлежала ему. Станила жадно схватил ее пылающее лицо в ладони и припал к губам долгим поцелуем. Люди вокруг кричали и от радости кидали вверх шапки, а он все не мог оторваться, обнимал ее, скользил руками по телу, стараясь нащупать под множеством рубашек самую желанную для него женщину. Казалось, ему ничто не помешает осуществить свои новые права на нее прямо сейчас и присутствие орущей толпы ничуть не убавит его пыла.

— Княже… оставь. — Заряла, задыхаясь, еле вырвалась, упираясь руками ему в грудь. — Задушил совсем… дай вздохнуть…

— Хороша ли моя княгиня? — Станила повернулся к людям, снова взяв ее за руку.

— Хороша! Ох, хороша! — вопили все вокруг.

Но кто-то один в толпе кричал нечто иное. Велем первым его заметил и первым услышал голос, выбивающийся из общего лада, потому что отвернулся, не в силах смотреть, как Станила жадно, с такой страстью и полным правом целует его Красу… уже совсем не его! И довольно скоро приметил в толпе человека, который усиленно пробивался в первые ряды. Мужик как мужик, по виду варяг, лет пятидесяти, грузноватый и с брюшком, с длинными светлыми волосами и двумя косами спереди, с косичками в бороде, с железной гривной и двумя торсхаммерами на ней, какие носят уроженцы Свеаланда и берегов озера Лауг. Но только лицо у него было какое-то дикое, не идущее к свадебной радости, изумленное и возмущенное разом.

— Пустите, пустите! — кричал он то по-словенски, то по-северному и, не жалея кулаков, проталкивался в середину круга.

Даже Станила заметил его среди ликующих лиц, напоказ выражавших восхищение красотой молодой княгини. А невеста вдруг вскрикнула и отшатнулась, будто хотела спрятаться. Станила вопросительно обернулся к ней, увидел испуг на ее лице, нахмурился и в гневе повернулся, желая знать, кто посмел испугать его новобрачную… и наткнулся взглядом на возмущенное лицо варяга.

— Княсе, княсе! — орал тот. Он говорил по-словенски, но некоторые звуки ему не давались, и так у него получалось слово «княже». — Слушай меня! Тут обман! Обман! Тебя обманули!

— Что такое? — Станила шагнул к нему. Отроки уже схватили варяга за плечи и хотели оттащить прочь, но князь сделал знак подождать. — Где обман? Ты кто такой? Чего лезешь? Что за Встрешник тут выискался?

Велем подошел ближе. Очень нехорошее предчувствие сдавило грудь. Станила правильно сказал — Встрешник. Варяг был весьма похож на Встрешника, способного своим появлением даже прекрасные дела превратить в ужасные. Неусердно, стало быть, волхвы нечисть разгоняли…

Он мельком глянул на Зарялу — она, все с тем же ужасом в глазах, жалась к плечу Станилы. Что же это за синец темнообразный, если от него она готова искать спасения даже у «дивьего мужика»!

— Я слышал, что ты берешь кону[38]дочь Домогеста из Альдейгьи! — продолжал выкрикивать предполагаемый Встрешник. На пальцах у него сидели тесным рядом пять-шесть серебряных перстней и среди них даже один золотой, а вот во рту Дела обстояли не так блестяще: зубы у него были обломанные, желтые и гнилые, за исключением тех трех, которые вовсе отсутствовали. — Я пришел смотреть такой пир! Я хорошо знаю Домогест из Альдейгьи, и его семью я знаю! Это — не дочь Домогеста! Но и эту девку я знаю! Она — роба, мы взяли ее в Валаборге, я сам повез ее продавать! Я продал ее в этих местах одному человеку, продал за марку серебра, но взял мехами и шкурами. А теперь ты берешь ее, называешь кон ой и княгиней!

— Ты кто такой? — спросил Станила, разгневанный и несколько опешивший от таких вестей.

— Мое имя — Грим сын Вемунда, я из Свеаланда. Я пришел на Аустрвэг с Иггвальдом конунгом, мы взяли Валаборг. Взяли там много добычи и полона. Иггвальд конунг собирался взять еще Альдейгью, а мне поручил отвезти полон и продать побыстрее. Он доверил мне, потому что я не раз делал такие дела, я умею хорошо обменять полон на серебро! Меня никто не обманет, ни один тролль! Я увез из Валаборга сорок таких девок, а эту, с красными волосами, я продал еще здесь, в этих краях, через три ночевки после Сюрнеса![39]Ты, Станислейв конунг, берешь за себя робу, которой цена марка серебром!

Теперь Велем наконец понял, кто перед ним. Тот самый рус по имени Грим, который увез продавать захваченный в Вал-городе полон еще до того, как соединенная дружина Домагостя и Одда Хельга разбила Иггвальда Кабана. Еще в Вал-городе они слышали причитания родителей, у которых отняли дочерей, — Иггвальд поспешил отобрать самых ценных пленниц, пока превратности судьбы не лишили его завоеванного. И даже здесь, в Свинеческе, он слышал о том, что Грим со своим живым товаром проезжал мимо четыре месяца назад. И Краса ему рассказывала, что именно он по пути продал ее Добше… Нет надежды на ошибку. Их обман раскрыт, они пропали…

А вот хрен вам на блюде! Велем шагнул вперед, отнюдь не собираясь сдаваться. Если он сейчас дрогнет, то погибнет сам и погубит Красу. Только бы она молчала!

— Слышал я о тебе, Грим сын Вемунда! — рявкнул он, остановившись перед варягом и уперев руки в бока. — Слышал, пес ты лживый! Это ты по всему свету брешешь, будто мою сестру, Святодару Святоборовну, вдову Хранимира валгородского, ты в полон взял и продавать везешь! Вон, тут где-то Синельв из Свинеческа толчется — позовем его, он подтвердит! Я уж и тогда хотел тебя найти, волчья ты сыть, да спросить, по какому праву ты мой род позоришь! Будто сестра моя, Радогневы Любшанки внучка, в робы попала и теперь ее каждый хрен вроде тебя наяривает сколько хочет! А вот ты сам мне в руки попался! — Велем шагнул ближе, схватил Грима за бороду и рубаху на груди и начал яростно трясти. — Сам пришел! Да и той лжи тебе было мало! Теперь ты еще то плетешь языком твоим вонючим, будто родная сестра моя тебе в робы досталась! Будто ты и ее продавал! А Макошь-матушку ты не продал еще? А Леля светлая у тебя в робах не бывала? Говори, говори, пусть все люди слышат!