Я смотрю вниз и понимаю, что кровь моего отца растекается по полу, проникая между половицами. Держащее меня тело отстраняется. Я смотрю Лахлану в глаза.

– Прости, что так получилось, – хрипло шепчет он.

Эта боль моя, и только моя. Меня бьет такая сильная дрожь, что, кажется, еще миг – и я начну корчиться в конвульсиях. Но потом время ускоряется. Я вижу доктора Ратледж. Она стоит в дверях. Она видит все, и ее лицо мгновенно бледнеет. Она смотрит то на пистолет, то на Лахлана. Ей сразу становится понятно, что тут произошло.

Затем она смотрит на меня. Нет, не глазами врача, она смотрит на меня с печалью и пониманием обычного человека. И я понимаю: она знала, знала все это время. Отбрасывая ногой щепки, отколотые от двери, она входит в комнату.

– Что случилось? – спрашивает она.

Лахлан не оборачивается. Его губы плотно сжаты, ноздри раздуваются, взгляд устремлен в пространство.

– Я застукал его. Я… – Он крепче обнимает меня. – Я все видел. Я видел, как он… – Его голос хрипит, и он умолкает.

Доктор Ратледж медленно подходит к нам. Она касается плеча Лахлана, и он напрягается. Она тотчас делает шаг назад и быстро говорит:

– Это была самооборона, верно? Он собирался наброситься на вас, и вы были вынуждены защищаться.

Лахлан поворачивается и смотрит на доктора Ратледж.

– Вообще-то на самом деле…

– Лахлан, вам пришлось защищать себя и Наоми, – с нажимом произносит доктор Ратледж.

Лахлан кивает.

– Вот и все, – шепчет она. Не понятно, с кем она разговаривает, со мной или Лахланом?

За дверью раздаются шаги и бормотание голосов. В комнату входит моя мать. Она смотрит на безжизненное тело моего отца, и в ее глазах читаются самые разные чувства. В следующий миг самообладание изменяет ей. Она бросается к нему и обнимает его. Она так громко рыдает, что у меня звенит в ушах.

Мать заходится рыданиями, а доктор Ратледж звонит кому-то. Я знаю, что полицейские будут здесь через считаные минуты. Знаю, что они станут задавать мне вопросы. Мне и Лахлану. Знаю, что они увезут на каталке моего отца в черном пластиковом мешке.

Чего я не знаю, так это того, как я переживу всю боль, которую передала мне Лана.

* * *

Час спустя я сижу на крыльце. На мои плечи наброшено одеяло. Тут и там мелькают полицейские фонарики. Здесь пятеро копов. Трое то входят в дом, то выходят из него. Двое других разговаривают с доктором Ратледж и Лахланом. Они говорили со мной несколько раз, и я точно знаю, что это не последний. По тротуару шагают два санитара и катят носилки. Мать все еще в доме, она по-прежнему рыдает. Я не разговаривала с ней. А она ни разу не посмотрела на меня. Но даже если она и посмотрит, то вряд ли между нами что-то произойдет. Учитывая воспоминания Ланы, мои воспоминания, которые медленно возвращаются ко мне, я понимаю, что всегда была ей безразлична.

Я смотрю перед собой. Лахлан идет в мою сторону. Все это время он был Максом. Я до сих пор не могу понять, как такое возможно. Я многого не могу понять.

Он останавливается передо мной.

– Я еду на допрос.

Мои глаза расширяются от ужаса. Я пытаюсь подняться, но он кладет руки мне на плечи и опускается рядом со мной на колени.

– Это стандартная процедура.

– Я с тобой, – сипло шепчу я. Мой голос охрип от крика.

Лахлан улыбается, но его глаза остаются серьезными. Он пытается представить ситуацию лучше, чем на самом деле. Но это напрасная трата времени. Я знаю, насколько все серьезно. Я знаю: то, что произошло в этой комнате, будет иметь для него самые серьезные последствия.

– Лахлан, я…

– Наоми, все хорошо, – говорит он ровным голосом.

Доктор Ратледж подходит ко мне и, сев рядом, обнимает меня за плечи.

– Я еду вместе с Лахланом. Обещаю, все будет хорошо.

В отчаянии широко раскрыв глаза, я смотрю на них обоих.

– Я не останусь здесь одна!

– Нет, ты не останешься здесь. – Доктор Ратледж смотрит на Лахлана и вновь на меня. – Ты поедешь в больницу, где подпишешь документы на выписку.

– Но я не… я не готова… – Мой голос дрожит и умолкает. Я не могу найти нужных слов. Я не знаю, как сказать им, что я ни к чему не готова.

Не много ли событий для одного дня? На вопросы получены ответы, но не на все. Еще целый ряд вопросов остается без ответов. И они сидят в моей голове, ожидая, когда их оттуда извлекут. Я слишком напугана, чтобы раскрыть их сама.

Меня вновь начинает бить дрожь. К Лахлану подходят двое полицейских. Я крепко сжимаю его руку. Он склоняет голову к моему плечу и обнимает меня за шею.

– Он больше не причинит тебе боль, Наоми.

Он целует меня в лоб и встает. Я смотрю на тротуар. Я не хочу видеть, как он уходит. В эти минуты я бы предпочла ничего не чувствовать, но я чувствую все. Разве не это так хорошо умела делать Лана? Ничего не чувствовать? Держать боль в узде? Теперь мне понятно, как бесконечны были ее страдания. Я кладу руку на сердце, словно это способно унять мою боль.

Мне слышно, как хлопает дверца машины, потом еще одна. Затем машина отъезжает.

– Мисс?

Я поднимаю глаза. На меня выжидательно смотрит санитар.

– Вы готовы ехать?

Да, свобода пьянит, но когда моя жизнь рушится, я понимаю одну истину: свобода имеет цену. Жаль, что никто не сказал мне, что это моя жизнь.

Год спустя

ЖИЗНЬ ИДЕТ ВПЕРЕД НЕЗАВИСИМО ОТ ТОГО, ХОРОШО ВАМ ИЛИ ПЛОХО.

Земля замерзла, поверх нее лежит покрывало звуков.

Стоит морозная зимняя ночь, небо сплошь в мерцающих звездах. Я смотрю на все это с улыбкой, благодарная за то, что на этот раз все хорошо. Когда-то между мной и внешним миром стоял барьер. Он когда-то казался мне правдой и отгораживал от меня множество вещей.

Многие годы моя жизнь словно стояла на паузе. Я перестала дышать, жить. Проще говоря, перестала существовать. Но в течение прошлого года я пыталась существовать, все время зная обо всем, что случилось со мной, и не позволяя этому знанию влиять на меня.

– Ты готова?

Я смотрю на Лахлана Максимилиана Холстеда.

– Готова.

– Нам нужно поторопиться, – говорит он, и его дыхание повисает в воздухе облачками белого пара. – Иначе я отморожу пальцы.

Он опускается на колени и проводит спичкой по шероховатой поверхности спичечного коробка. Вспыхивает пламя. Он смотрит на меня и улыбается, а затем подносит пламя к кончику ракеты.