– Сто тонн вкладываешь – триста снимаешь. – Продолжала Анька, метаясь из угла в угол. – Триста вкинул – девятьсот в прибылях. Верняк. Твои деньги – мое все остальное.

Анька с маху опустилась на диван. Она немного запыхалась.

– Фух. – Анна перевела дыхание. – Так, бедненький, от своих планов перевозбудился тогда, что забыл, чем мы в сауне занимались. Кончить потом никак не мог. Он видать, считает, что Ледовой мне по миллиону в день дает, на карманные расходы. А в выходные – по два миллиона. – Анька махнула рукой.

– Мама с Лешкой в селе на копейки прозябают, а мне эта скотина старая: «Анна, я денег не печатаю». Жлоб проклятый. Я для него нечто среднее между любимым «Мерседесом» и ванной «Джакузи». Перед собутыльниками похвастать.

– Как мама?

– Да никак. Ноги отказывают. Почти что не ходит уже.

– Леньке осенью в первый класс?

Анна мрачно кивнула, снова потянувшись к бутылке. Глаза стали мокрыми:

– Зайчик мой любимый… Умница моя… – Анькин голос задрожал. Она сделала большой глоток вина и вытащила из пачки новую сигарету.

– Это мурло проклятое на проституток и бухло в месяц больше денег выкидывает, чем я маме за год отправляю.

Анька глубоко затянулась ментоловым дымом, а затем выпустила его через нос. Руки у нее дрожали.

– Знаешь, подруга, я иногда лежу с ним под одним одеялом, слушаю, как он храпит и чмокает во сне, мурло проклятое, свинья вонючая… Лежишь, все равно что рядом с пивной бочкой. – Анна еще раз всхлипнула и крепко прижалась к подруге:

– Знаешь, Криська? Лежу часто ночью и думаю: он ведь столько народу обидел, что ж его грохнуть никто не может? Совсем перевелись мужики?

Кристина ласково обняла подругу за голову, принялась нежно гладить по волосам. Анька как маленький щенок, уткнулась носом в теплую подмышку кумы.

– Все образуется, – убедительно проговорила Кристина. – Вот увидишь, все как-нибудь образуется.

Едва наступила заря долгожданного вторника, как Василий Васильевич Бонасюк был на ногах. Умылся кое-как в бочке с водой, побрился изрядно затупившимся лезвием. Критически посмотрел на себя в зеркало. Одежда измята, словно ее корова жевала, лицо отекло, хотя и загорело, волосы, как у пугала, в разные стороны торчат. «Ну вылитый бомж-бруевич», – как говаривала в таких случаях Кристина.

«Ничего, ничего, – успокоил себя Вась Вась. – Сегодня Кристичка приезжает. Только бы милиция из аэропорта не выгнала. Поистине, примут за уличного попрошайку».

План Василия Васильевича был прост, как все гениальное. Он предполагал: встретить Кристину у трапа самолета, прижаться крепко к ее груди и облегчить душу. Вот, собственно, и все.

«И пускай, поистине, сама дальше решает».

Поэтому, ни свет ни заря, он загрузился в «девяносто девятую», прогрел мотор и потихоньку отправился в Киев. Ни домой, ни, Боже упаси, в сауну, он до аэропорта заезжать не собирался. «Лучше поистине смерть».

Бонасюк без приключений добрался до Киева, миновал Нивки, спустился на Куреневку, и поехал вдоль проспекта Красных казаков. Впереди показалась мачта Московского моста, и вот тут-то желудок сыграл с ним злую шутку, расплатившись сполна за все десять дней непрерывной сухомятки. Желудок Василия Васильевича потряс сильнейший спазм, он даже ноги с педалей сбросил. За первым спазмом последовал второй, затем – третий. «Ой, поистине», – застонал Вася, чувствуя, что или в ближайшие десять минут (в лучшем случае) он отыщет клозет, либо будет беда.

Обстановка была таковой: до рейса – вагон времени, до дома на Оболони – рукой подать. Киев, хотя и европейский в некоторых отношениях город, но общественными туалетами не усыпан, как Голконда бриллиантами, хотя и много в нем тенистых скверов, парков и садов. «По большому в парк, это, поистине, позоркакой-то», – твердо решил Бонасюк. Как ни крути, доцент, кандидат наук, еще увидит кто…

Колебался Вась-Вась считанные мгновения, затем крутанул рулем направо, спустился под Московский мост и устремился по проспекту Героев Сталинграда в сторону дома, против обыкновения серьезно нарушая допустимую в городе скорость.

Через минуту Бонасюк уже парковал машину возле парадного. «Ох, поистине, быстрее», – стонал Вась-Вась, вываливаясь из салона. Но, не успел пройти и метра, как был остановлен двумя молодыми крепышами, возникшими перед ним, как духи из лампы Алладина.

– Бонасюк Василий Васильевич? – и не поймешь, вопрос или утверждение. Зато таким злобным голосом, от которого любому захочется орать на всю улицу: «Нет, нет, это не я, я такого даже не знаю!»

– А?

– Пройдемте с нами.

Протянутое под нос милицейское удостоверение поплыло перед глазами Василия Васильевича. В этот момент Бонасюку можно было смело, с тем же результатом, продемонстрировать как обыкновенный студенческий билет, так и трамвайно-троллейбусный проездной, а то и цветной фантик от «Красного мака».

– А?

– Проедем в управление, – глотая матюги, процедил старший из крепышей.

Ноги Бонасюка подкосились, его подхватили под руки и впихнули в серую «Волгу» оперативников. Группа бабулек возле парадного и рта не успела открыть, как «Волга» уже выкатилась со двора.

Не прошло и четверти часа, как Вась-Вась сидел в комнате, наполовину разделенной решеткой. Соседом Бонасюка по клетке оказался взлохмаченный, полупьяный субъект, в одних трусах и рваной майке. Всю правую половину его лица занимал чудовищных размеров кровоподтек, словно субъекта долго волокли головой по асфальту. Возможно, что так и было. Вне решетки, верхом на табурете, восседал молодой милицейский сержант и лузгал семечки со сноровкой человека, впитавшего это мастерство не иначе, как с молоком матери.

– Тебя за что повязали, брат? – с живым участием поинтересовался субъект с кровоподтеком, пододвигаясь ближе к Василию Васильевичу. Бонасюк неожиданно резво метнулся к решетке и заверещал отчаянно:

– Товарищ милиционер?!

– Захлопни плевалку, падло.

Через пару часов другой сержант сопроводил Бонасюка в кабинет, расположенный на втором этаже здания.

Поджидавший в кабинете молодой человек лет двадцати пяти был одет щеголевато, с некоторым даже пижонством. Его лиловый двубортный пиджак, дорогие брюки и кожаные мокасины не производили впечатления вещей, приобретенных в ближайшем «секондхенде». Золотая печатка на правой руке, от которой проторчал бы и Протасов, тоже латунной не выглядела. Запястье молодого человека украшала золотая цепь, отчего-то натолкнувшая Вась-Вася на мысли об ученом коте из пушкинского Лукоморья.

Следователь (если только молодой человек и вправду был следователем) сделал неопределенный жест рукой – то ли отпуская сержанта, то ли предлагая Бонасюку сесть – не поймешь. Сержант молча удалился, Бонасюк все же присел, правда скромно, на самый краешек табурета, продолжая исподтишка подглядывать за следователем и подумывая о том, что бессмертное папановское напутствие «чтоб ты жил наодну зарплату» хозяина кабинета, по всей видимости, обошло стороной.