Ромашов забыл прошлое, но иногда оно вспоминалось – причем вспоминалось мучительно.

И вот с самого утра он, не заходя на службу, сел на площади Восстания на «четверку», поднявшись по привычке в первый вагон. Этот вагон всегда оказывался переполнен, а второй оставался пустым. Велось это с тех времен, когда трамваи с прицепами были в Москве еще в новинку, и люди боялись, что второй вагон отцепится. Привычка садиться в первый вагон оказалась весьма живучей у многих, и Ромашов стоял полдороги, прежде чем стало посвободней. Наконец через шестнадцать остановок сошел в Богородском. В обход, плутая во всех этих просеках, аллеях и валах, дошел до приземистого разлапистого домишки, до такой степени напоминавшего дом Кузьмина, что Ромашов выругался сквозь зубы, а потом свернул в убогонький магазинчик и купил пачку папирос «Север» и спички.

Он почти никогда не курил, ненавидя привкус табака, который долго жил во рту, но иногда именно это помогало перебить еще более мерзкий привкус жизни.

За домом находился сад, из которого доносились детские голоса. Очевидно, там гуляли воспитанники.

Ромашов шагнул на крыльцо, вошел в коридор, в котором сильно пахло гороховым супом, подавил рвотный спазм (гороховый суп он ненавидел еще больше, чем табак) и сделал несколько шагов по коридору, пытаясь отыскать дверь с табличкой «Заведующий» или «Директор», как вдруг замер, услышав отчаянное женское рыдание.

– Галя, да тише ты! – испуганно воскликнула другая женщина. – Хватит себя изводить, что толку? Пошли его туда, откуда не возвращаются, найди себе другого и живи спокойно. Сколько раз можно тебе об этом говорить?!

– Мне не нужен другой, – еще более отчаянно прорыдала Галя. – Я без него жить не могу! Убила бы, когда увидела, как он с этой Тамаркой заигрывает!

Ромашов дернул углом рта. Его не удивило сочетание слов «жить не могу» и «убила бы». Они совершенно не были взаимоисключающими – наоборот, прекрасно дополняли одно другое. Он и сам в свое время пробирался между этими Сциллой и Харибдой, клонясь то к одному чудовищу, то к другому, а потому преисполнился чем-то вроде сочувствия к этой несчастной Гале и приостановился, ожидая продолжения разговора.

– Хватит дергаться! – убеждала подруга Гали. – Теперь-то ее уже нет, чего ж тебя разбирает?

– Ты что, не понимаешь, Клава? – чуть ли не взвизгнула Галя. – Это у нас в роддоме ее нет, а из Москвы-то она никуда не делась! – Бедняга умолкала, словно набираясь сил, и вдруг взвыла: – Я сама видела, как он возле ее дома стоит, на окошки смотрит! Она не так далеко от меня живет, тоже на Спартаковской, в желтом доме возле Елоховской церкви.

– Ты следила за ним, что ли? – догадалась Клава. – Ну, Галка, ты совсем одурела. Какую-то девичью гордость надо все же иметь…

– Девичья гордость – она у девок, – невесело усмехнулась Галя. – А я ж не девка. Все ему отдала, все, что было. А он… Ты, дескать, больше не надобна, есть и получше! Конечно, получше, она кавторангова жена, а я кто? У нее трусы заграничные, маникюр и на руках, и на ногах…

– Иди ты! – изумилась Клава. – Неужто и на ногах покрашены ногти?!

– Покрашены! – с горькой обидой выкрикнула Галя. – Знаешь, я сразу поняла, что тут дело добром не кончится, еще когда ее только привезли. Ох, как она тяжело рожала, ох, как орала… Страшная была, а он знай прыгает вокруг.

– Галь, – укоризненно сказала Клава, – ну ты чего так-то? Она не человек, что ли?

– Ладно тебе! – огрызнулась Галя. – А когда ребеночек ее помер, я думала, у Вити у самого сердце разорвется!

– Что значит помер?! – изумилась Клава. – Ты ж рассказывала, как за ней муж приезжал, как забрал ее с ребенком, как вам конфет дали и шампанского, да еще деньжат в карман сунули, а теперь говоришь, что…

– Да нет, – перебила ее Галя поспешно. – Я сказала – чуть не помер! Я уж думала, всё, конец ему, а потом Витя его откачал, оживил!

– Как оживил? – с любопытством спросила Клава.

– Да откуда мне знать? – буркнула Галя. – Я не видела, меня при том не было. Ну ладно, сестричка, мне пора. Спасибо, что дала выплакаться. Я как с тобой поговорю, так на душе полегче становится.

– Да что ж, чай, родные, – ласково сказала Клава. – Но ты, милка моя, все же подумай: может, тебе и правда к нам перейти работать, пока место свободно? А то с ума там сойдешь от этой своей любви. Отвязалась бы ты от него. Ну, не хочет мужик, так что поделаешь?

– А раньше хотел?! – запальчиво вскричала Галя. – Ничего, захочет! Он меня еще плохо знает! Он думает, меня можно поиметь и в комод покласть? – Она так и выразилась: «покласть». – Я вот ему скажу… если не захочет вернуться, я ж такое могу ему устроить, Витеньке моему… что его за такие-то дела к стеночке поставят!

– Галя! – в отчаянии воззвала Клава. – Да отвяжись ты от него!

– Не могу! – так же отчаянно воскликнула Галя, потом раздался звук ее торопливых шагов, и она с силой толкнулась в дверь.

На счастье Ромашова, дверь открывалась вовнутрь, и он не получил удар по лбу. Так что пока Галя сообразила дернуть дверь к себе, он успел попятиться и сделать вид, что вовсе и не подслушивал, а вот только что, сей момент, здесь оказался.

– Ой! – вскрикнула Галя от неожиданности, бросив на Ромашова испуганный взгляд. – Вы чего здесь стоите? Вы кто?

Ромашов не удивился, что девушка его не узнала. Привык, что не производил на женщин никакого впечатления! А вот он ее сразу узнал. Это была та самая рыженькая санитарка, которую он видел несколько дней назад на крыльце роддома на Бакунинской. Там ему пришлось наблюдать весьма яркую сцену… Ну просто как в кино, подумал он тогда, вот и запомнил ее действующих лиц и даже эту девушку. Впрочем, Ромашов узнал ее сейчас только по рыжим волосам: физиономия у нее оказалась зареванной до безобразия.

Галя протиснулась мимо Ромашова и сделала попытку убежать, однако он проворно поймал ее за руку.

– Минуточку, – холодно проговорил Ромашов. – Я тут по делу. Разыскиваю двух младенцев, пропавших три дня назад. Возможно, они были подкинуты в один из детских домов. Можете что-нибудь об этом сказать?

– Вы из милиции, что ли? – осторожно спросила тут же появившаяся Клава, аккуратная толстушка в синем рабочем халате, очень похожая на Галю, только совершенно не зареванная и даже хорошенькая.

Ромашов кивнул, решив не вдаваться в детали. Попросят показать документы – покажет. А сейчас ему нужно было поскорей отделаться от Клавы. Он уже знал, что здесь искать нечего, а вот рассказ Гали его очень заинтересовал… очень!

– Двоих младенцев нам не подкидывали, – решительно заявила Клава. – И вообще нисколько не подкидывали! Ни разъединого!

– Хорошо, – покладисто согласился Ромашов. – Спасибо за помощь. Тогда до свидания.

– Слушайте, а ведь это вы приходили… – вдруг воскликнула Галя, уставившись на него распухшими, покрасневшими глазами, но тотчас в них выразился ужас – и она умолкла, даже рот рукой прихлопнула.