Казароны, даже самые голоштанные, считали себя равными первым вельможам и усиленно презирали торговцев, ремесленников и крестьян, ну а бириссцы презирали всех кагетов оптом и в розницу, но, странное дело, веками кушали из их рук.

Робер знал, что союз барсов и казарии вынужден. Если б не бирисские клинки, Кагету давным-давно подмяла бы Холта или Нухутский султанат. Если б не кагетские мясо и вино и не купленное на равиатские деньги гайифское оружие, бириссцам пришлось бы самим пасти коз и овец, а седые воины почитали крестьянскую работу величайшим позором. Теперь барсам предстояло разорить житницу Талига, что, по мнению Енниоля, должно было расшатать трон Олларов. Игра казалась беспроигрышной, иначе казар на нее бы не согласился. Хитрости и пронырливости Адгемара позавидовала бы любая лиса.

Кагетского правителя прозвали Белым Лисом, не только по причине роскошных седин и родового герба. Адгемар прозвищем откровенно гордился, что не помешало ему казнить какого-то казарона, помянувшего кличку Его Величества не с восхищением, а со смехом — дескать, на каждого лиса рано или поздно найдется волк или охотник. Возможно, так оно и было — Робера Эпинэ не волновало, кто и когда свернет голову казаронскому монарху, лишь бы Адгемар исполнил то, за что ему заплатили.

Раздавшийся под ухом рык Виссифа оторвал Робера от очередного переливания из пустого в порожнее. Похоже, у него в голове осталось только две мысли — о Мэллит и о том, что он сыт Кагетой по горло, сыт в прямом и переносном смысле.

— Казарон говорит, — перевел Каллиоль, — что сейчас мы увидим стены Равиата.

— Ответьте казарону, что я счастлив, — буркнул Иноходец.

Толмач или не понял насмешки, или решил ее не замечать и что-то быстро сказал по-кагетски. Виссиф радостно ответил, гоган перевел, Эпинэ произнес очередной граничащий с оскорблением комплимент. Завязалась оживленная беседа.

Вестником счастья стал кансилльер, хотя впервые после болезни вышедший на улицу Дик не сразу понял, в чем дело, а, поняв, не поверил собственным ушам. Ее Величество удостаивает его личной аудиенцией. Личной! Сегодня! Сейчас! Дикон уставился на эра Августа, и тот невольно усмехнулся.

— Я был против, Дикон, но Катарина настояла. Она хочет говорить с тобой наедине, и я был вынужден пообещать ей встречу, иначе было бы еще хуже.

— Хуже?

— Катарина рискует, тайно принимая молодого человека, и не какого-нибудь «навозника», а герцога Окделла. Я пытался ей это объяснить, но безуспешно. До сегодняшнего дня Ее Величество проявляла похвальную осторожность, избегая бесед наедине с кем бы то ни было, но к сыну Эгмонта Окделла у нее особенное отношение. Надеюсь, ты будешь достаточно разумен и никому не проговоришься о вашем свидании.

— Клянусь Честью!

— Я не сомневаюсь в твоих намерениях, но ты можешь случайно проболтаться. Если, к примеру, слишком много выпьешь.

— Я не пью. Матушка мне говорила.

— Совсем не пить не слишком разумно, Ричард. Это возводит барьер между тобой и другими людьми, другое дело, что нельзя терять меру. Если ты за вечер выпьешь бутылку-другую, с тобой ничего не случится, но о вине мы поговорим потом. Сейчас мы с тобой отправимся в аббатство Святой Октавии, где раз в неделю молится Ее Величество, а затем отдыхает в монастырском саду. Аббатиса — наш друг, хоть и олларианка. Она понимает, что у нас нет иной возможности встречаться без свидетелей. Мы все рискуем, но больше всех королева, Дорак ищет повод для развода.

— Но, эр Август, разве Ее Величество не желает…

Дик сообразил, что перешел все границы, и замолчал, но кансилльер только улыбнулся. Отчего-то от этой улыбки юноше стало очень больно.

— Больше всего на свете Катарина Ариго хотела бы вернуться в свой родной замок, Дикон, но ее никто не отпустит. Отвергнутую королеву сначала ждет позор, потом — монашеское покрывало или яд. Но, даже будь впереди не смерть, а свобода и любовь, она бы осталась до конца. Я бы гордился такой дочерью, эта девочка знает, что такое долг. Я надеюсь, ты тоже, а теперь идем. Когда будешь выходить из кареты, поплотнее закутайся в плащ, у тебя слишком приметное платье.

Они сидели в дребезжащей карете, за окнами суетился и шумел город, а Ричард думал о королеве. Он видел Катарину Ариго восемь раз, а близко лишь однажды, в день ее рождения, но тогда в будуаре были камеристки, эр Август, Рокэ, Дорак, король, а сейчас она будет одна. Что она ему скажет? Кансилльер не знает, он вообще не хотел этого свидания, но Катарина настояла…

Карета остановилась на берегу Данара, монастырь нависал над самым обрывом. Неприметная калитка в боковой стене ничем не походила на помпезную арку главного входа, украшенную скульптурами и светильниками. Толстая женщина в черном покрывале долго разглядывала гостей сквозь решетку и, лишь убедившись, что перед ней те, кого она ждет, открыла. Дикон не знал, что ему говорить и говорить ли. С одной стороны, нужно просить благословения, с другой — аббатиса наверняка знает, что он эсператист, а не олларианец.

— Будь радостен и спокоен, сын мой, ожидая возвращения Его.

Дик вздрогнул, услышав из уст олларианки эти слова, но кансилльер положил руку юноше на плечо и вздохнул.

— Я забыл тебе сказать, мать Моника — истинная аббатиса, тайно рукоположенная самим Эсперадором.

— От Создателя нашего нет и не может быть тайн, — произнесла монахиня, — ложь, изреченная пред лжецом и отступником, не является грехом в Его глазах. Герцог Окделл, следуйте вдоль стены до живой изгороди, в ней будет проход. Когда Ее Величество вас оставит, возвращайтесь тем же путем.

Дик оглянулся на кансилльера, тот ободряюще кивнул, и молодой человек на негнущихся ногах пошел вдоль высокой кирпичной ограды, увитой диким виноградом, к которой примыкала другая стена — зеленая, сплетенная из какого-то колючего кустарника с мелкими острыми листочками. Ричард не сразу обнаружил нишу в старой кладке, оказавшуюся тем самым проходом, о котором говорила Моника, проходом в сад, где его ждала королева.

Это было как во сне — цветущие акации, гудение пчел, одинокое облако, тающее в синем небе, и самая прекрасная женщина этого мира, задумчиво смотревшая на ажурные кроны деревьев. Молитвенник и четки королевы лежали на скамье, а в руках у нее была ветка акации. Ричард Окделл стоял в тени кустов, не смея нарушить уединение владычицы своих снов. Он готов был смотреть на нее всю жизнь, но королева желала с ним говорить, и у них было мало времени. Ричард медленно пошел вперед, он шел очень тихо, и Ее Величество не заметила гостя, пока к ее ногам не упала чужая тень. Катарина торопливо обернулась, Дикон помнил этот ее жест — грациозный и испуганный, как у застигнутой врасплох лани.